Марк застыл с удивленным выражением на лице, а Кир вдруг захохотал.

— В точку! Так! Именно! Марк, видишь, твои крепкие ягодицы и стройные ноги скрывать под штанами просто преступление.

— Ну хватит вам, — сказал Марк, укоризненно глядя на меня. Такого удара со спины он не ждал, — Нас ждет работа, если вы, конечно, не очень увлеклись дискуссией о штанах и ягодицах. Кир, давай к серву, а Таис…

— Пусть составит какую-то бумажку, — сказал Кир, подступая к серву и спокойно разглядывая его снизу вверх, — Надеюсь, в этой бумажной ахинее она соображает не хуже чем в современной моде. Старику Ласкарису понравится какая-нибудь бумажка.

— …пусть обождет, — закончил Марк, — Когда Кир закончит, можно будет составить акт.

— Хорошо. Я подожду.

Я присела на кожаный диванчик и стала наблюдать за работой Кира. Тот повел себя странно. Он не творил никаких чар, не читал заклятий и вообще достаточно прохладно относя к серву.

— «ИВМ», — сказал он кратко, — Сразу видно. Модель «СД-5» или «СД-6». Хлам.

— Его купили всего месяц назад.

— Значит, купили на базаре, — Кир вытянулся на цыпочках и щелкнул ногтем по носу серва. Загудел потревоженный металл, но серв даже не шелохнулся. Он по-прежнему стоял, вытянувшись во весь рост, как солдат на плацу, ожидая команды, — Здесь даже речевого модуля нет, между прочим. Нем как осел. «ИВМ» не производит таких уродов уже года три.

— Может, завалялся на складе, — подумав, сказал Марк, наблюдающий за работой Кира со стороны, — Смотри, пломбы на месте.

Кир нагнулся.

— Ага, — сказал он кратко, — На месте.

Действительно, в том месте, где торс сужался, переходя в талию, было видно широкое стальное кольцо, опоясывающее серва поперек. Там действительно обнаружилась заводская пломба. Кир зачем-то дунул на нее.

— Не похоже, чтоб вскрывали. Впрочем, я не специалист. Тем более не понимаю, отчего не оттащить его в «ИВМ».

— Клиент сказал, что не доверяет технической гарантии, — заметила я, — Но ты с ним не разговаривал, поэтому и не в курсе.

Кир бросил на меня удивленно-брезгливый взгляд. Если бы чародеи изобрели устройство чтоб анализировать человеческие эмоции и взглянули бы сейчас на Кира через свои мощные лупы, полагаю, на этом образце появилась бы бирка «Кто ты такая, как здесь оказалась и почему мне мешаешь?».

— Клиент душевно-больной идиот, — заявил в обычной манере Кир, — Его жена слепая дура, а их серв — старый хлам, который впору сдать старьевщику. Ты полагаешь, кто-то из них может быть мне полезен?

— Они наши клиенты. И придется их слушать, если хочешь чтоб они заплатили.

Кир лишь отмахнулся.

— Деньги пусть заботят Христофора. Я довольствуюсь кровом, столом и тишиной. Христофор Ласкарис берет деньги, я чиню вещи. Так повелось. И, кстати, это полная чушь.

— О чем ты?

— Про «ИВМ». Они всегда очень тщательно заботятся о клиентах. Имя им дороже десятка солидов. Я никогда не слышал чтоб они затягивали с ремонтом или не исправляли неисправностей в своих сервах.

— Скажешь это клиенту, если вдруг каким-нибудь чудом его увидишь.

— Университетская курица.

— Лентяй и обжора! Да ты…

Мы с Киром посмотрели друг в другу глаза. В комнате повисла тишина — такая тишина, как бывает перед грохотом арт-обстрела, звенящая, раскаленная, текучая. Еще бы мгновенье — и между нами что-то бы громыхнуло. Не знаю, что последовало бы после, но злость, столько времени сидевшая во мне туго скрученной спиралью, затрещала, точно готовилась выпрыгнуть наружу и разорвать самодовольного хама в клочья. Даже в деснах заныло.

А потом вдруг все прошло.

Кир смотрел на меня, но взгляд его, будто бы прежний, исполненный презрения, как-то неуловимо изменился. Точно мелкая зыбь прошла по серым омутам его глаз. Прошла, коснулась чего-то в глубине — и исчезла.

— Не кипятись, — бросил Кир, усмехнувшись, — Лучше привыкни.

Усмешка у него была странная, полу-девичья, полу-мужская. Но мне отчего-то показалось, что она была вовсе не злой. И еще я вдруг почувствовала, что отныне разговаривать с Киром мне станет легче. Отчего? Может, мы просто нащупали нужную волну? Глупость какая… У нас нет ничего общего с этим вздорным и ленивым женоненавистником. Но злость стихла, точно угли, которые припорошило снегом — она еще чувствовалась, но где-то в глубине, сокрытая, остывающая.

— Берись за работу, — огрызнулась я, просто потому, что не хотела оставлять последнее слово за Киром, — И лучше успей до полуночи.

— Сработаемся, — вдруг сказал Кир Марку, подмигивая, — Она нам скучать не даст, вот увидишь.

Марк, во время нашей пикировки развалившийся на соседнем диване, лишь устало махнул рукой:

— Работай лучше, чем языком мести.

Кир пристально смотрел в лицо серву с полминуты, потом обошел его еще раз и заметил:

— Внешних повреждений нет. Конечно, я не Ясон, но тут это и ни к чему. Если есть проблемы, то они, конечно, в церебрусе.

— Решительный вывод, — сказала я язвительно. Видимо, не успела полностью остыть, как считала, — Ты говоришь, что дело в церебрусе, едва взглянув на него.

Но Кир не ответил колкостью в привычном духе.

— Только в нем, — сказал он серьезно, — Церебрус — это и есть серв. Это его мозг, его центр, его суть. Остальное, — Кир обвел рукой стальное тело, — только скорлупа. Немного гидравлики, немного шестеренок, прокладки и сочленения. Это механическая часть серва, его способ взаимодействовать с реальным миром. Убери церебрус — и у вас на руках окажется огромная бесполезная кукла.

— Ты сможешь разобраться на месте? — уточнил Марк.

Кир пожал плечами.

— Надеюсь. Сперва мне надо проверить основные контуры. Если есть серьезные повреждения, это сразу будет заметно. Пройдусь по симфатической вилке… Это не займет много времени.

Кир сел на расстоянии пары шагов от серва, по-турецки сложил ноги и закрыл глаза. Лицо его разгладилось. Несколько секунд было видно, как под тонкими бледными веками движутся глазные яблоки, потом и это движение прекратилось. Мне даже стало казаться, что Кир не дышит. Вокруг него не появлялось никаких огней, не было запаха, не раздавались громогласные или жуткие звуки. Кир выглядел умиротворенно заснувшим в нелепой позе.

Неожиданный транс повлиял на его лицо — исчезли упрямые складки у губ, разгладился лоб. Вечно нахмуренные брови приняли естественное положение. Лицо Кира без сомнения было лицом женщины и сейчас мне казалось странным, что в момент первой встречи я могла принять его за мужчину. Что-то жесткое было в нем, какая-то скрытая мужская искра, но сейчас перед огромной стальной статуей, застывшей в неподвижности, замерла хрупкая фигура девушки. Может быть, излишне худощавой, с выдающимися острыми лопатками, неразвитой грудью, неаккуратной прической — но это была девушка. Я смотрела на ее красивое дерзкое лицо с волевым подбородком и правильным носом, смотрела и чувствовала, что теряюсь окончательно.

Марк упоминал то ли про несчастье, то ли несчастный случай, когда говорил о Кире. Что же это могло быть? Случилось это с ним до рожденья или после? В детстве или уже в зрелом возрасте? Что могло случится с человеком чтоб облик его так изменился, оставив неизменным мироощущение? Болезнь? Побочный эффект каких-то чар? Собственная прихоть?

Я повернулась к Марку, но тот поймал мой взгляд и молча поднес к губам указательный палец. Видимо, несмотря на внешнюю отрешенность Кир чувствительно воспринимал окружающее в момент работы.

В детстве, как и всякий обычный ребенок, я полагала, что чародей за работой — необычайно захватывающее зрелище. Вспыхивают и гаснут разноцветные звезды, колышется земля, по стенам бегут причудливые тени… Уверенности моей хватало лет до десяти, после этого вера в волшебников и чудеса куда-то запропастилась, оставив взрослое уже понимание — чародей не маг, а его чары не волшебство, это просто человек, делающий свою работу. Он не носит большой белой шляпы, не использует посоха с шаром на конце, не произносит заклинаний. Он даже не может вызвать молнию или дождь. Таинственное обернулось обыденностью, как мокрый камешек, выловленный своими руками из прохладной глубины моря, высыхая, теряет свою красоту, превращается в грубый неотшлифованный кусок бесполезной породы. С тех пор я не любила чародеев, видимо по-детски не смогла простить им этого предательства. Дети многое способны забыть, но предательство — никогда.