Платили, правда, поначалу в издательстве совсем немного. Чуть больше, чем в библиотеке. Чтобы свести концы с концами и не идти убирать чужие квартиры, приходилось писать одну книгу за другой.

Ни минуты свободной не было у Натальи. Вставала чуть свет, ложилась поздно, от усталости засыпала сразу, как убитая, и это спасало ее от не проходящей тоски по Павлу. Горе тлело внутри, однако тосковать было некогда: жизнь бежала, издательство поторапливало, дети росли, и месяцы проходили, как дни.

Минул год с того страшного дня, как не стало Павла. Иван закончил школу и поступил в институт. А Наталья сдала юбилейную, десятую книжку. В издательстве ее уже вовсю уговаривали бросить работу и полностью посвятить себя писательству. Она стойко сопротивлялась. Да, материально это сулило гораздо больше выгоды, однако запереться в четырех стенах…

— Варвара, — делилась она с подругой, — ты представляешь, во что я превращусь? В настоящий конвейер. Месяц — книжка, месяц — книжка. Рехнуться так можно. И постоянно дома, а я на людях быть привыкла. На работе с девчонками чаю попью, пообщаемся — и готов сюжет для очередного романа.

— Если дело только в этом, я тебе из поликлиники сюжетов несколько пачек притащу, — пообещала Варя.

— Не только в этом. Боязно постоянное место бросать. Сейчас меня, конечно, печатают, тиражи вроде растут, а перестанет идти? С чем я останусь?

— Да ладно. В нашей стране, где женщин больше, чем мужиков, такие книжки никогда не перестанут идти. А если и не пойдут, в библиотеку всегда устроишься.

— То есть, по-твоему, уходить?

— Э-э, тут уж сама принимай решение. А то насоветую, потом меня проклянешь.

Наталья решила остаться, однако некоторое время спустя вопрос решился сам собой. Книжки шли все лучше и лучше, издательство начало вкладывать деньги в рекламу. С Натальей опубликовали интервью — одно, другое, а третье в популярной газете вышло с фотографией.

На следующий день тайна Натальи была раскрыта. Она сразу ощутила, как изменилось к ней отношение на работе. Сперва на нее обиделись за то, что скрывала. Потом накатила волна поздравлений и восторга, что они с ней работают. А еще чуть позже Наталья почувствовала: ей завидуют. Особенно это начало проявляться после того, как ее два раза подряд показали по телевизору. И неприязнь проявлялась явственно, по мелочам, конечно, однако достаточно недвусмысленным образом. Она выделилась, и ей этого не простили. Наталье было обидно. Она привыкла к сложившимся годами ровным и хорошим отношениям со всеми и даже гордилась их дружным коллективом. Но не стаю больше дружеского отношения к ней.

Когда она осталась без Павла, сослуживицы много и с удовольствием ей сочувствовали. Теперь ее вдовство словно вообще забылось. Не то чтобы Наталья хотела им спекулировать и, тем более, вызывать жалость, но теперь ее присутствие в библиотеке воспринималось, как эксцентричная прихоть богатой дамочки.

Любой просчет стати рассматривать, будто под микроскопом. Директриса ей ставила каждое лыко в строку. Когда-то они по-настоящему дружили, даже отдыхать вместе ездили. А теперь ей отказали в льготной путевке для Лизы. Хотела ее в летний лагерь отправить. Директриса по сему поводу выразительно проговорила:

— Ты дочь сама в состоянии обеспечить, а многие у нас нуждаются.

И Наталья поняла: теперь она здесь навсегда чужая.

— Как оплевали, — изливала она в тот же вечер душу Варваре. — Словно я, богачка, хочу у голодного кусок из горла вытащить! Знали бы они, какая я богатая! Верно, считают, что золотые горы уже заработала. Никто не поверит: концы с концами свожу и только. Ладно, просто мне отказали бы в этой путевке, не страшно, выкручусь, но с таким подтекстом…

— Ничего не поделаешь, обратная сторона сливы, — усмехнулась Варвара.

— Если бы хоть слава настоящая была. Ой, Варька, как же я устала! Бьюсь, бьюсь, барахтаюсь, а масло никак не взбивается. И главное, радость испытываю только, когда пишу да на ребят своих смотрю. А в остальные моменты в душе полная пустота.

— Крепись, подруга, будет и на твоей улице праздник. У других и этого нет.

— Слабое утешение, — вздохнула Наталья.

— Эй, не гневи судьбу! — взгляд у Варвары стал строгим и даже осуждающим. — Конечно, что мужа любимого потеряла, ужасно. Но четырнадцати счастливых лет у тебя — никто не отнимет.

Думаешь, многим такое досталось? Пашка тебя на руках носил, не дышал. Я на вас глядела — ну прямо два голубка. Знаешь, теперь уж могу признаться: зависть брала. Особенно, когда мой Витька на бровях домой заявлялся. Вот скажи мне на милость, что его гложет? И работа нормальная. И все выходки ему в его автосервисе сходят с рук, потому как руки золотые, особенно когда трезвый. Я его люблю, и не стерва вроде. И дом в порядке. И сын нормальный растет. Учится без проблем, в секцию дзюдо ходит, вон, на районных соревнованиях первое место занял, при этом не курит, по подъездам не сидит, наркотиками не интересуется. Чего мужику не хватает? Почему периодически в запой срывается? И каждый раз орет: «Душа моя, как в клетке». Ну какая клетка? В чем она? Постелью что ли заставила на себе жениться? Тоже нет! Сам два года добивался. И работа вроде любимая. Знаешь, я иногда даже думаю: пусть бы лучше по бабам шлялся. Может, хоть тогда не пил бы.

— Варька, какие бабы! Виктор тебя обожает! Первая с ума бы сошла, начни он на сторону глядеть!

— Да, может, и меньше сошла, чем когда на него пьяного гляжу. Человеческий облик совсем теряет. Сколько средств перепробовала! И разводом пугала и подшиться заставила и к гипнотизеру водила. Даже к бабке одной ездила. Она мне какую-то гадость всучила. Навозом воняло! Я Витьке в еду подмешивала. А он жрал за обе щеки и водкой запивал.

— К бабке она ездила, тоже мне врач, — хмыкнула Наталья. — Главное, от меня скрыла. Когда же, интересно, сподобилась?

— Два года назад, — неохотно призналась подруга. — Тебе тогда не до моих проблем было. Ой, да конечно, глупость полнейшая, но, что поделаешь, если медицина бессильна. Понимаешь, когда Витька пьяный валяется, я иногда на него смотрю и, что греха таить, от злости думаю: «Вот напился бы и помер». А потом про тебя, Наташка, вспоминаю, как ты без Паши тоскуешь и бьешься, и злость моя уходит. Нет уж, пусть Витька лучше живет, хоть такой, хоть пьяный.

Откровенность вызвала у Натальи весьма сложное чувство, но ведь не обидишься. Выплеснул человек наболевшее! У Вари жизнь тоже не простая, а как ей, Наталье, помогла! Вытащила из полного отчаяния, вернула к жизни и даже новое дело ей нашла. Самой бы Наталье в жизни не догадаться, что писать может. Словом, она была ей благодарна и прощала неловкие слова.

Она разглядывала любимое лицо на памятнике, и губы ее шептали:

— Паша, Паша, вот, оказывается, я все сама могу: и детей растить, и деньги зарабатывать.

Даже известность себе заработала. Широкую известность в узких кругах, — уточнила она с горькой усмешкой. — Только одного не могу: без тебя жить. Плохо мне без тебя, понимаешь? Без твоих рук, без твоих губ, без ласки твоей, без улыбки. Все на свете бы отдала, если ты смог бы еще хоть ненадолго вернуться. Ну, хоть на пять минут. Попрощаться с тобой как следует. Ведь ушел ты тогда на работу, а у меня даже сердце не екнуло! Ну почему же ты не берег себя? Ради меня, ради наших детей. Ведь им тоже без тебя плохо. Нет, понемногу они привыкают. А я… Нет, я, , наверное, никогда не привыкну. До сих пор жду: вот замок повернется, дверь откроется, и ты войдешь.

Стою на кухне, а сама прислушиваюсь к шагам на лестнице. Вдруг — шаги, твои шаги. Сердце заходится! Нет, не ты, а Ванька. У него теперь твои шаги, твоя улыбка… Твой сын получился. Или это ты оттуда мне знаки через него подаешь? Чтобы у меня хоть частичка тебя осталась. Тогда спасибо тебе. Мы все, все помним тебя. Ангелина, правда, теперь больше по нашим рассказам. Зато каждый вечер перед сном твою фотографию разглядывает и — что-то шепчет. Я однажды спросила ее: «С папой разговариваешь?» А она так серьезно глядит на меня и отвечает:. «Папа на небе, он далеко. Как я могу с ним разговаривать! Молюсь за него. Чтобы ему там было хорошо и чтобы нас не забывал». Представляешь, какая умница! Так и не поняла, то ли сама наша дочь догадалась, то ли подсказал кто? У Лизки вовсе слова «вот папа…» С языка не сходят.