На этом, подводит итог исследование, заканчивается первый период явления у нас скопчества – период темный. Правительство еще не поняло, с чем имеет дело. Оно преследовало в скопцах только гражданское преступление самоуродования и изуродования других, но внутреннего еретического духа секты не знало или только смутно о нем подозревало.

Второй период отмечен настоящим скопческим бумом, по количеству вновь открываемых «гнездилищ», но главное – резкой переменой политики. Скопцов объявляют «врагами человечества, развратителями нравственности, нарушителями законов Божиих и гражданских» – и соответственно с ними поступают. Что же случилось, что «переложило на строгий гнев милосердную кротость монарха, сердце которого было святилищем неисчерпаемой снисходительности»? Верные принципу документальности, авторы исследования вынуждены, пропустив целую эпоху, прыгнуть сразу в 1819 г., потому что только здесь события начинают фиксироваться хоть и в глубочайшей секретности, но строго официально.

По этим материалам видно, что многочисленные орловские, херсонские и других губерний безвестные скопцы мало занимают высоких государственных сановников. Их внимание приковано к вершинам иерархи, к выявлению «главных лиц, окружающих Старца, которого общество скопцов, образовавшееся в Петербурге, называет Искупителем». В этом окружении замечены птицы достаточно высокого полета, например, придворный лакей Семен Кобелев, положение которого позволяет распространять влияние секты не только на людей низкого звания, но и на молодых гвардейских офицеров. Секта имеет все качества тайного союза: свои собрания, своих старшин, свою общественную казну. Приближенные Старца, благодаря обширным связям, могут посылать повеления свои в отдаленнейшие края России. От всех, но в особенности от новопринятых в секту членов они получают богатые дары.

Активность самого Старца представляется сомнительной: он дряхл и немощен. Очевидно, что его именем действуют другие. Потому его следует оставить в покое – «пускай он молится и пусть собираются у него для молитвы, но Искупителем бы только не называли и отнюдь не принимали бы солдат в свое общество». Император одобрил это решение. Кобелев и еще двое приближенных Старца, Кирила Григорьев и Исай Ильин, тайно, ночью были схвачены и отосланы в Соловецкий монастырь, с предписанием «содержать их под тем присмотром, который учрежден там». Генерал-губернатор Петербурга граф Милорадович особо распорядился объявить на собрании секты, что эти люди удалены «единственно за распространение скопчества».

Многое в этом эпизоде глубоко изумило исследователей. Если так предусмотрительно оговаривается формулировка обвинения, значит, она не полна? Есть еще кое-что, послужившее главным мотивом репрессии? Кто такой этот таинственный Искупитель, ни разу не названный по имени, – только «Старец», «Старик», «известный Старик»? И откуда этот снисходительный тон – «пускай молится, пусть собирает народ для молитвы» – если уже несколько лет назад произнесены слова о врагах человечества?

С дистанции всего в каких-то 20–25 лет невозможно было разобраться во всех этих намеках и непонятных умолчаниях. Почему, например, так пассивно вела себя петербургская полиция? Комиссия Липранди сумела извлечь из городских архивов следы еще одного эпизода, случившегося годом раньше. Квартальный поручик Барадулин раскручивал дело фальшивомонетчиков. Найденные улики привели его в дом купца Васильева. При осмотре дома он наткнулся на потаенную каморку, где лежал человек, подвергшийся оскоплению не больше как дня за два перед этим. Поручик осмотрел всех находившихся в доме мужчин и нашел еще троих оскопленных. Арестовав всех, Барадулин отрапортовал обо всем начальству, получил благодарность и приказ продолжить расследование «о сем важном деле». Выяснилось, что в доме Васильева и в смежном с ним доме Солодовникова, тоже купца, проходят еженедельные скопческие сборища. Старец, именуемый Искупителем, живет у Солодовникова. А у Васильева тайно проживает «девица редкой красоты», называемая Богородицей, которой скопцы воздают божеские почести. Но не успел Барадулин собрать и взвесить все факты, как сверху распорядились дознание прекратить. От обер-полицмейстера поручик узнал, что все задержанные им скопцы отпущены на поруки.

Что же стояло за этим? Богатство и сила двух известных купцов? Или секту защищали более могущественные покровители? Ведь даже когда было решено, что пребывание таинственного Старца в столице всерьез угрожает общественному спокойствию, то перед его отправкой в заточение в Суздальский Спасо-Евфимиевский монастырь Александр I высказал личное пожелание, «дабы человек сей во время пути имел все выгоды, какие нужны быть могут ему, по престарелым летам и из уважения к человечеству, сколь впрочем ни суть преступны правила ереси, кои он столь долго рассевал».

Обращала на себя внимание и редкостная терпимость в отношении многочисленных заступников, просивших царя освободить и вернуть в Петербург Старца. Только один из них, Семен Кононов, «голова, как видно, невежественная, но буйная и неукротимая», был сослан на Соловки, но и то после того, как вывел всех из терпения – подкарауливал Государя у подъезда дворца, подстерегал его в Царском Селе, отправлял письма по почте, и продолжалось это без малого два года. А купец Солодовников, тоже настойчиво просивший вернуть «доброго Пастыря, полагающего и самую жизнь за избранных своих», продолжал, как ни в чем не бывало, жить в столице и «своим богатством простирал вредное влияние к споспешествованию скопческой ереси даже в отдаленных пустынях Сибири»…

Все эти материалы имеют одну примечательную особенность: они отражают только сложные, конфликтные отношения секты с внешним миром и не содержат никакой информации о том, что же происходило все это время там, внутри. Во что верили эти странные люди? Что искупало в их глазах приносимую ими чудовищную жертву? Перед «крещением» новообращенные целовали крест на том, что будут твердо держаться своей веры и никому не откроют ее – ни отцу с матерью, ни начальникам, ни духовному причту, ни даже самому царю. Благодаря этому секта в течение нескольких десятилетий оставалась герметичной: о ней было известно только то, что невозможно утаить при всем желании. Но без конца так продолжаться не могло. Должны были найтись люди слабые, или обиженные, или раскаявшиеся. И они появились.

Штабс-капитан 34-го егерского полка Созонович был сослан на Соловки из Тирасполя. В монастыре он сблизился с тем самым Кононовым, который так докучал царю мольбами за Старца, и под его влиянием совершил вторичную, еще более радикальную операцию над двенадцатью арестантами, а тринадцатого форменным образом изуродовал. Но затем раскаялся – а возможно, был принужден к этому, – и подробно рассказал настоятелю Соловецкого монастыря архимандриту Досифею обо всем, что знал и во что недавно так исступленно верил.

Вторым предателем, оставившим свое имя в истории, был Василий Будылин, бывший солдат и дезертир. Он служил в Тифлисе, за пьянство был переведен в Георгиевск, сошелся там с сектантами и проникся их верованиями. За оскопление Будылина высекли розгами и с партией арестантов отправили в Тобольск, в тамошний гарнизон, но по пути, в Тамбове, ему удалось бежать. Местные сектанты дали ему приют, помогали скрываться. По их поручению Будылин ходил в Суздаль, на свидание к Старцу. В монастырь его не впустили, но он познакомился с двумя купчихами, имевшими туда свободный доступ, и через них получил наставления пастыря, записки и дары: его волосы, баранки, сухари. Благодаря этому Будылина стали воспринимать как лицо, близкое самому старцу. Его всюду принимали с распростертыми объятиями, от него не стало никаких секретов. Он узнал, как устраивают в домах тайники для беглых скопцов, какими способами поддерживают связи с Воронежем, Симбирском, Казанью, с обеими столицами. По его словам, он все это запоминал, решив сделаться доносчиком и тем заслужить прощение за дезертирство и другие свои прегрешения. Но власти его опередили. Он был пойман в Козловском уезде, и никаких особых выгод предательство ему не принесло. Будылин разделил судьбу 127 тамбовских скопцов, преданных суду на основании его показаний. Волны от этого дела пошли очень широко, перекинувшись на десять губерний и заняв множество следователей как минимум на полтора десятка лет.