Теперь у них снова корова появилась — Паша у соседей телёночком её купила. Теперь они снова скоро с молоком своим будут. Грустно ему, что Паша одна всё да одна, никак мужа забыть не может. Тяжело ей очень. Хоть девчонки и помогают, чем могут, за всё берутся, но они ж дети — жалеет их Параскевия. И всё больше сама старается сделать. Надю в прошлом году в школу отправила — тоже в Боровичи. Как не было в Жоведе школы, так и нет. Только сама-то Паша раньше уходит, с рассветом ещё, а Надежда уж потом пешком до Боровичей топает. Наде сложно приходится, она ведь во время войны не училась. Только то, что мать смогла ей из знаний передать, то и её. А Сашке рано ещё было. Но теперь вот Паша и младшую собирается с осени в школу отдать. Будут с Надей вместе ходить.

— Ну, как хотите! — и снова Ванька в воду, песок со дна доставать.

***

— Сашка! Сашка! — это Ваня под калиткой стоит, её зовёт. — Сашка, выходи!

Выбежала из дому ненадолго. Потому что маме помогать нужно, они на огород сейчас собираются. На одну минутку отпросилась.

— Держи! — и яблок ей из рубахи в руки вываливает. Яблоки здесь на севере мелкие все, кислые. Не любит Сашка такие, лицо кривит, как ест их. Она их разве только с солью, чтоб хоть как-то кислоту убрать.

Но Ваниных взяла. Чтоб друга не обидеть, сразу в рот одно отправила. И не скривилась даже, терпит, жуёт.

— На лавку со мной садись, посидим, поговорим. — Ваня уселся сам уже на скамью возле забора.

— Ненадолго только, мне с маменькой в огород идти. — и снова яблоко кислое кусать.

Ваня очи долу опустил, о чём ему с девчонкой болтать? Ну не о танках же! Что они, девчонки, в этом понимают? А между тем и посидеть с ней хочется. Он ей яблок принёс тех, что по дороге в чужом саду нарвал, — говорили, что совсем Паша с детьми бедно живут. Никак после войны отойти не могут. Отец дома часто про них раньше говорил, зимой прошлой, когда Саша болела простудой. Они тогда как раз только приехали, второй день вещи с матерью раскладывали по дому — что куда. И сразу к доктору женщина какая-то в слезах прибежала. Чуть в колени отцу не кланяется, за ней пойти просит. Отец добрый очень у Вани, недаром врачом работает. Оделся и пошёл. В снег, ветер, метель, но ведь там — ребёнок в бреду мучится. Вот с тех пор Ваня и знает эту семью. Это Саша тогда болела, воспаление у неё какое-то было, простудное. Мать Ванина недавно совсем Паше говорила: «К мужикам одиноким присмотрись! Твой-то всё одно не вернётся уже, а тебе с детьми легче будет». Но что-то после того не сильно мать Сашина с его мамой привечаться стала.

А потом, как опасность миновала, и Ваня с отцом пойти напросился. Он так же, как и отец, врачом стать мечтал, людям помогать. Мечтал раненым раны зашивать, пули из тел вытаскивать!

— Я тоже с тобой в школу пойду. В одном классе учиться будем. Ты, если что, говори мне — я тебя защищать буду.

— От кого? — удивилась девочка.

— Мало ли? Вдруг учитель что не так скажет, так я его быстро на место поставлю!

И замолк, не знает, что сказать больше. Да, с мальчишками легче гораздо общаться!

— Ну, это... ладно. Пошёл я. Я только яблок тебе принести хотел, угостить.

— Спасибо. Вкусные. — а у самой скулы от кислоты сводит.

Смотрит Ванька в глаза эти, серые с голубым, и тепло как-то в груди становится, что доброе дело сделал. Подруг-то, он знает, нет почти у девочки этой. Некогда ей особо дружбу водить, да и возраста её в Жоведе — только мальчишки. Саша, когда дома нет никого, к Марии ходит в соседний дом помогать. Мария уже который год лежит, не встаёт. Совсем плохая стала. И отец даже, врач который, не знает, чем помочь ей.Муж её вернулся, как жену такую увидел — и запил. Но потом ничего, вроде взял себя в руки.

***

Перед самой осенью Мария умерла. Муж снова не просыхает. А по жене его только Паша да Сашка плачут. Надя — нет, это не она, это Саша в доме соседки, как в своём выросла. Сегодня похоронили, а завтра в школу уже. Вот так жизнь движется. Поживут они, бесталанные, отмучаются несколько десятков лет в бедности, долю свою тяжёлую отработают и уходят... Так он думал, стоя возле могилы её, Марииной. Его Александра с матерью уже домой пошли с кладбища. В своём доме Паша кормить всех будет. А он тут ненадолго ещё задержался — за Марию помолиться. Ведь тоже любил её, благодарен ей был. За Сашку свою. За то, что в годы голодные всем, что было у неё, с ними делилась. Что смотрела за девочкой всегда, когда Паша не могла. Своих детей у Марии не было, не дал Бог. Но как же она Сашеньку его любила! Словно мать ей вторая была.

Тяжело было на сердце, сам не знал почему. Ко всем к ним привязан он был. Хоть и знать они о нём не знали, а как родные для него. Не о смерти её он грустил сейчас, а о жизни тяжёлой. Наклонился, рукою землю на могиле потрогал и «Спасибо» своё для женщины этой в небо сказал. А потом поклонился ей. Низко поклонился, в землю самую. За то, что была.

Крыльями передёрнул и пошёл от могилы.

***

Ваня слово своё держал и от любых смешков мальчишеских Сашу защищать пытался. А те не часто, но смеялись, бывало. С того, что одета очень бедно. Никто больше в классе так одет не был. Они все, конечно, крестьяне бедные. Только у Александры кофточка с юбкой из серого такого плотного полотна, из которого полотенца длинные в каждом доме висят. Дубовая ткань, некрасивая. На покрывала да полотенца только и годится. Мать ей пошила из полотенец одежду новую, чтоб в школу ходить. А когда постирали, села одежда, и рукава теперь короткие. Она всё одёргивает их, — не тянутся.

Но в школу Саша любит ходить, хоть и далеко. Интересно! Паша дома ещё их с Надей читать учила, и даже писать буквы кое-какие могла Саша. Но в школе — в тысячу раз интереснее!

Иногда Ваня даже до самого почти Жоведя подругу свою провожает. Это когда ему самому домой не сильно надо и Надя ещё в школе остаётся. Вчера отец из Киева приехал и шоколада привёз. Ванька своего куска половину сегодня в школу притащил, целый день нервничал, как бы кто не увидел, что у него в кармане лежит! Да ещё — как бы не растаял кусочек этот маленький. А теперь вот, когда они вдвоём со школы идут и далеко от них те мальчишки, что тоже до Жоведя добираются, он за сюрпризом своим полез и протягивает Сашке.

— На, это тебе!

— А что это? — смотрит Саша на обёртку странную — никогда такой в жизни не видела.

— Это сладкое! Шоколад называется. Что, не ела что ли никогда?

— Нет, никогда. — Ваня сам развернул обёртку, потому что Саша боялась из рук его лакомство брать. — Ой! Вкуснота-то какая! В жизни ничего такого вкусного не ела!

Зарделся Иван от слов таких, приятно ему стало.

— То-то же! — говорит.

— А мама твоя ругаться не будет, что ты мне отдал?

— Подумаешь! У нас таких куча целая! — не так он сказать хотел! Нет у них кучи такой дома, и не бывало раньше. Он всего-то второй раз тоже плитку такую ел. Он сказать ей хотел, чтоб не расстраивалась и не переживала — не отругают его. А вышло так, что будто хвастался перед ней. Стыдно стало. — Прости. Я не то имел в виду. Я хотел сказать, что это моя плитка и мама думает, что я съел её уже.

— А ты — мне?

Засмущался мальчишка. Хоть и нравится она ему, а всё ж не тот ещё возраст, чтоб так спокойно признаваться в этом.

— Пошли давай, а то до ночи до дома твоего идти будем. — и пошёл, руки в карманы штанов сунув и глаза в землю уперев. Вперёд Александры пошёл, а та — сзади, шоколадку во рту смакует.

1949 г.

Холодно вставать, постель, телом своим нагретую, покидать, а надо. Хорошо девчонкам на печи, не остыла ещё. Сквозь стены слышно, как ветер завывает и как кидает что-то об стены эти. А это что-то, словно скребётся по стенам когтями острыми, цепкими. Это снег, как крупа мелкий, ветер об дом швыряет.

Встала Параскевия, некуда деваться. Оделась, в печь поленьев пару подбросила, огня добавила и картошку греться поставила — встанут девчонки, покушают. Замоталась платком пуховым и на двор, Синичку кормить, доить. Так коровушку свою зовут они. Отелилась она недавно, сена ещё им на пол подстлать, чтоб телёнку тоже теплее было. Он, хоть и подрос уже и от мамки отдельно, а всё ж ребёнок тоже. Справилась по хозяйству своему небогатому и в дом, — руки согреть у печи, пальто платком другим повязать, хлеба съесть кусок с молоком и в Боровичи. Там тоже скотина не доенная стоит, ждёт.