— С этой стороны — сёла Кизимыс, Софиевка, а вдоль левого берега, на юг, — заповедник и земли совхоза. В заповеднике только одна палатка поставлена. С разрешения дирекции. Отдыхает молодой инженер, с ним жена и ребенок, работает на хлопчатобумажном комбинате в Херсоне. Ружья не имеет. Он рассказал, что в ночь на восемнадцатое слышал выстрелы — два или три, а потом еще два. В том районе, на бахче, живет также сторож. Тридцатилетний сезонник. Бригада арендует в колхозе землю, выращивает арбузы, вывозит их на рынки и имеет хорошую прибыль. Официально такая деятельность по договору с колхозом не запрещается. Хотя все-таки это обычные шабашники, среди которых, на удивление, двое с высшим образованием. Бригада уже отправилась с арбузами на север, а он сидит в шалаше и охраняет остатки урожая… Боевого оружия нет. Только ракетница…

— И давно этот шабашник пребывает здесь, на Херсонщине?

— Третий год.

— Да… — протянул Коваль. — Откуда он приехал, где у него постоянная прописка?

— Одессит.

— Так… — стал что-то припоминать Коваль и вдруг прикусил губу. — Одессит, говорите?.. Документы проверяли?

— Ну конечно.

— Покопайтесь поглубже, Леонид Семенович.

— Паспорт на имя Лукьяненко Андрея Фотиевича.

— И еще… Запросите из Киева дело об убийстве на Днестре Михайла Гуцу. На день-два. Для ориентировки в аналогичном происшествии… А выстрелы этот Лукьяненко слышал?

— Говорит, что спал крепко. Конечно, до лимана от него далековато.

— Ну, а лиц, которые пользуются оружием официально, я имею в виду рыболовных и охотничьих инспекторов, проверили?

— Возникает одно подозрение. Больших оснований пока еще нет, но поговаривают, что в июне прошлого года Петро Чайкун с товарищами избили какого-то рыбинспектора. Кого именно, еще не установили. Сейчас разыскиваем приятелей Чайкуна, чтобы узнать, кто же это был. Но установили другое: у лиманского инспектора Андрея Комышана есть ружье двенадцатого калибра, и с этим ружьем в ночь на восемнадцатое выезжал на дежурство сам Андрей Комышан, но в плавнях также оказался и его младший брат Юрась, недавно демобилизованный из армии. Дежурный рыбинспектор Козак-Сирый задержал его с ружьем брата и подстреленной ондатрой.

Келеберда вопросительно смотрел на Коваля, ожидая, что тот сейчас воскликнет: «Почему же вы с самого начала об этом не сказали?» Но Коваль лишь буркнул коротко: «Интересно». Он не старался уточнять, хотя догадывался, что майор сказал не все.

— Так вот, — прокашлявшись, добавил Келеберда, — Юрась Комышан отправился в лиман на лодке брата, а выезжал ли сам Андрей вместе с ним и когда именно, пока не ясно. Ни у кого из этих троих нет алиби. Ружье, пуля и патроны сейчас находятся на баллистической экспертизе. Комышанов и Козака-Сирого будем допрашивать как свидетелей.

— А вы допросите их здесь, в этой гостиничке, рядом есть свободный номер, — кивнул на стену Коваль. — И не только их, а всех, кто заходил в ту ночь в помещение рыбинспекции. Не стоит никого из них возить в райотдел, тут можно сразу обменяться мнениями… если не нарушим, конечно, этим закона, — добавил улыбаясь Дмитрий Иванович.

Такой рыбалки Коваль не помнил. Добровольный помощник рыбинспекторов Леня, по паспорту Левко, прижившись на Красной хате, выполнял разные поручения инспекторов, иногда выезжал с ними на дежурство. Когда Дмитрий Иванович вторично появился в плавнях, он предложил ему поехать в пойму и отвести душу на ловле краснопера.

Коваль поблагодарил. Невысокий, коренастый, со спокойными серыми глазами, Леня даже немного смутился от внимательного взгляда Коваля.

— Черви есть… Макуха… — сказал он. — Вот только заправлю горючим… И поплавчанки найдем. Мы, правда, ими не балуемся…

— У меня свои, — успокоил его Коваль.

На этот раз Дмитрий Иванович почувствовал, как у него вновь пробуждается интерес ко всему, чем он жил раньше. Словно проснулся от какого-то летаргического сна.

Дело Петра Чайкуна, которым он невольно заинтересовался, словно бы вернуло его к прежним тревогам за людей. Снова на его глазах была оборвана человеческая жизнь. Правда, немного сдерживало то, что никто не уполномачивал его вмешиваться в розыск, устанавливать свою «ковальскую» справедливость. Это раньше он имел такое право, потому что забота о справедливости была его служебным долгом, его ремеслом.

В свое время Дмитрий Иванович не успел разоблачить преступника Чемодурова, который затаился где-то. Воспоминания об этом не давали Ковалю покоя. Кто знает, где и когда мог появиться этот беглец и что сотворить. Поэтому и после отставки Дмитрий Иванович не переставал интересоваться трагическими происшествиями в республике, пытаясь по почерку преступника выйти на Чемодурова, найти его, если он не утонул.

Леня уже приготовил лодку. Предложил Ковалю брезентовый плащ. На воде и летом прохладно, особенно вечером, когда будут возвращаться, может прохватить ветром. Дмитрий Иванович устроился поудобнее, и «южанка» тихо выплыла из зарослей.

Они пересекли широкий рукав Днепра, пронеслись между высокими камышами, и вдруг Леня резко развернул лодку — Дмитрию Ивановичу показалось, что они сейчас влетят в зеленую стену; но камыши расступились и пропустили их в очень узенький коридорчик — склонившиеся метелки били по лицу, заставляя заслоняться руками.

За несколько минут проскочили этот укрытый от постороннего глаза проход и очутились в тихой заводи, такой тихой после ветреного Днепровского плеса, что всегда сдержанный Коваль невольно ахнул.

Вокруг, до противоположного берега, тоже заросшего камышом, сплошь стелились густо-зеленые круглые листья кувшинок, над которыми кое-где, белым огнем, пылали водяные лилии; край заводи затянуло тиной, роголистником, но поблизости между кувшинками темнела глубокая вода, скрывавшая рыбьи тайны.

Леня заглушил мотор и веслом ловко подогнал лодку к просвету между листьями кувшинок. На якорь не нужно было становиться. Вода, чистая, не болотная, была совершенно неподвижной. Леня сыпнул в просвет между кувшинками горстку толченой макухи, размотал удочку. Дмитрий Иванович еще раз оглянулся. Суматоха, которую они создали своим приездом, быстро улеглась, и вокруг опять воцарилась звенящая тишина. Казалось, она давила на уши. Белая цапля, повернувшая было к ним голову, снова замерла на одной ноге.

Так еще Коваль никогда не ловил. Большая красноперая чернуха и плотва хватали наживку с ходу, едва крючок опускался в воду. Словно рыбы соревновались, кто первая схватит наживку, и одна за другой после короткой борьбы с рыболовом вылетали из воды, на миг вспыхивали темно-красными плавниками в воздухе и, казалось, сами ныряли в ведро на дне лодки.

Коваль вновь ощутил былой азарт и только через какое-то время обратил внимание, что Леня положил удочку и читает книгу.

Собственно, и ему стало вскоре неинтересно столь легко таскать из воды рыбу — нет, это не волнующая охота, это — помешивание половником готовой ухи.

— Леня, а вы что?

— Не обращайте на меня внимания, — оторвался от книжки тот. — Я небольшой любитель ловли на поплавок, да еще чернуху. Мелочь. Да и мясо горьковатое. Раньше я карпами увлекался, то есть — сазанами, это мы их здесь карпами называем. Вот это рыба! Бывало, пудовых вытягивал. Карп у меня хорошо ловился, потому что брал я его на черно-зеленого червяка и на пиявку. В наших плавнях есть такой червяк. В камышах водится. Называем мы его просто черным. Сантиметров двадцать длиной. А бывает еще длинней, растянешь — так чуть ли не в треть метра. И толстенный. Миллиметров восемь, как палец. Но главное, живучий, черт! Всего проколешь, а ему хоть бы хны! По нескольку раз надевай на крючок, все равно в воде шевелится. Рыба, она живого червяка любит. Дохлый ей ни к чему. Если простого нацепишь — дела не будет, он через две-три минуты сдыхает, а черно-зеленый по три-четыре часа на крючке живет. У нас земляные, — он показал на коробку с червями. — Завтра на Хате покажу вам черного… И все же карпа, Дмитрий Иванович, я не уважаю. И сейчас им не увлекаюсь. Бывало, за ночь по шесть-семь штук цепляются, а вытащишь, на худой конец, одного. Тянешь его, тянешь, а он возле самой лодки крутанется, перережет спинным плавником леску — у него там такое перо, как пила, — будьте здоровы!.. Рыба с виду глупая, но обманывала меня куда больше, чем я ее. Не люблю, чтобы меня обманывали. Не только люди, но и рыба… — засмеялся Леня. — Сейчас я сомами увлекся. Это дело вернее. Я сома тоже на черного червяка ловлю, еще на пиявку, на гусеницу он идет и на медведку огородную; бывает, на воробья жареного, на лягушку… Он когда ухватится, то хотя и потягает тебя, особо если крупный, но в конце концов устанет и будет твой. Сом с наживкой расставаться никогда не желает. Взял — значит, все. Следует его немного на месте придержать с натянутой леской или к лодке приторочить, и он готов… Что такое сом, я вам сейчас расскажу… Был у меня случай… — Разговорчивый, эмоциональный, не похожий на обычных рыбаков, которые любят молчать, Леня, наоборот, обрадовался хорошему слушателю. — В прошлую, значит, субботу.