Коваль насторожился. Петро Чайкун был убит именно в ночь на субботу.

— Так, так, — сказал он, подбадривая рассказчика. — Вы точно помните, что в субботу? Не тогда, когда на вас «Актюбинск» наехал?

— Да нет, «Актюбинск» давил нас с Семеном в воскресенье. А это я был один на воде… Выехал на сомов за час-полтора до заката солнца… На Днепре имеются глубокие ямины… Стал я метров за двадцать ниже, на перекате. Клюнул сомик килограмма на четыре — у меня все крючки большие и наживка большая, малые сомики не проглотят, — и все, тишина. Солнце уже к горизонту подошло. Решил сняться с якоря, потому как делать нечего. Под вечер сом выходит из своей ямы, а возвращается обратно только на рассвете, уже сытый, и, конечно, ловиться не будет. Он целую ночь охотился, и утром ему ни червя, ни воробья не нужно. С вечера — другое дело — он голодный, все подряд хватает. Так что не поймал его до захода солнца, значит, поворачивай домой…

Начало темнеть. Снялся я с якоря, переехал к другой яме. Поменял наживку, еще раз забросил — так, наугад, вдруг какой запоздал с выходом. Ничего! Ну, думаю, все, закончилась моя ловля! Но с якоря не снимаюсь. Будто что останавливает. Фонари сигнальные, красные, задний и передний, у меня горят — пароход не наедет. Борюсь с дремотой, сижу. Посидел так, а когда глянул на часы — три часа ночи. Летом в четыре уже совсем рассветает. Начал собираться. И вдруг смотрю на сторожок, что прицепил к леске, с крючком и наживкой — миллиметровая леска натянулась, сторожок поднялся.

Схватил я, потянул — ничего! Видно, зацепились мои крючки за что-то там на дне и ни с места! Глянул опять на часы — пятнадцать минут четвертого. Думаю, вот станет посветлей, смотаю другие удочки — у меня их всегда несколько заброшено, — снимусь с якоря и попробую спасти крючок у той удочки, что зацепилась, — большие крючки у нас дефицит, мы сами делаем. Через две-три минуты, гляжу, сторожок снова медленно наклонился и поднялся. Еще раз потянул леску, как и в первый раз, — а ничегошеньки! Зацепилось! Но почему это, думаю, сторожок дважды наклонялся и поднимался? Может, траву теченьем несет по дну, и она цепляет леску? Снова попробовал потянуть — зацепилось намертво. Поставил я сторожок на место, начал сматывать другие удочки. Смотрю, мой сторожок опять зашевелился! Что за черт! Тяну, хоть бы что — зацепилась намертво и ни с места. Но что-то мне подсказывает, что там на крючке не коряга. Сажусь тогда на среднюю лавочку в лодке и начинаю дергать леску то вправо, то влево — туда-сюда, туда-сюда. Через несколько минут после такой физкультуры, чувствую, шевельнулось что-то. Я быстро беру дощечку, на которую намотано пятьдесят метров лески, связываю с той, на которой что-то сидит, и снова начинаю дергать, вожу туда-сюда.

Наконец чертяке надоело, и она тоже потянула. И пошло. Леска звенит как струна: вот-вот оборвется или, того гляди, крючок сломается, и я быстро отпускаю ее еще на пятьдесят метров. Рыба уходит дальше, на всю выпущенную длину. Несколько раз удавалось остановить ее, но ненадолго. Вдруг как рванула — почти пятьдесят метров лески ушло под воду.

Начал снова подтягивать. Вроде бы перестала упираться, и, наверное, те же пятьдесят метров я вытянул обратно, когда она снова рванула. Да так быстро и сильно, что леска обпекла мне руку, чуть не порезала, успел перехватить полой кожушка и таким способом то отпускал, то придерживал понемногу. И снова начал вести рыбу к лодке. После десятка таких попыток мне удалось подтянуть ее и выбрать из воды чуть ли не всю леску. Но что дальше делать — ума не приложу. Поднять ее не могу. Уходит на дно, и такая она тяжеленная, словно тяну огромнейшую заиленную корягу. Я уже и сам обессилел.

Все-таки оторвал ее от дна. Еще раза четыре заставляла она отпускать леску, но чувствую — начинает сдаваться, удалось наконец подтянуть к лодке. Глянул я на ее усатую морду и даже испугался — из сомов сомище, больше меня. И так мне стало что-то нехорошо, будто я человека тянул…

Еще немного поборолся с этим зверем, пока хвост не оказался в моей подсаке, только хвост, вся рыбина в нее не влезала. Не знаю, как я осилил и в лодку затащил. Легонько оглушил веслом, чтобы, чего доброго, не разгулялась и не утопила меня.

Сидел отдыхал и не сводил с сома глаз. И повез к причалу. Привязал подальше от людей, потому что любопытные будут таращиться, как в зоопарке, и дергать за веревку, на которую я сома посадил. Надо было найти транспорт, чтобы отвезти и сдать улов на базу.

Сторож на боне спрашивает:

«Кого ты там поймал?»

«Да так, — говорю, — малыша одного».

«А почему веревка такая толстая?»

«Так другой же не было».

Наклонился он, значит, встал на коленки и потянул веревку из-под бона.

«А почему так тяжело?» — спрашивает.

«Так, может, зацепилась».

Поднатужился мужик, стал подтягивать. А когда сомище дернулся и чуть было не стащил его в воду, как закричит на меня: «Что ты за крокодила тут привез?!»

Ну, нашел я мотоциклиста, погрузили мы этого «крокодила» в коляску и отвезли на пункт, — закончил свой рассказ Леня и почему-то вздохнул.

Ковалю даже расхотелось ловить несчастных чернух, и он отложил удочку. Тем более уже завоевал доверие спутника и мог теперь расспрашивать его обо всем, что интересовало. Увлекшийся человек расскажет и такое, о чем в других условиях промолчит.

— Да-а!.. — добродушно улыбнулся Коваль. — Вот это рыбалка! Завидки берут.

— Хотите, поедем на сомов?

Какую-то минуту они оба мечтательно улыбались: Леня — вспоминая своего «малыша», а Дмитрий Иванович — представляя себе такую же будущую ловлю.

— А ничего особенного не произошло на воде в ту ночь?

— Как ничего особенного? — не понял Леня. — Сомище какой еще особенный! Когда взвесили — сорок один кило семьсот грамм потянул.

— Ого! — искренне удивился Коваль. — Целый кабан.

— То-то же… — Глаза Лени довольно блеснули.

— Выстрелов на воде не слышали?

— Выстрелов? Да разве это особенное!.. Такое у нас часто бывает. То ондатру бьют, то еще что-нибудь…

— Где-то между одиннадцатью часами вечера и часом ночи?

— Слышал.

— А сколько раз стреляли: два, три или больше?

— Вроде бы три.

— В одном месте?

— Да. За три выстрела ручаюсь. Они мне сон перебили, и я в уме посчитал… Потом еще стреляли… Но уже позднее, это перед тем как сом уцепился…

Коваль почувствовал внутреннее напряжение. Кажется, он попал на верный путь. Келеберда рассказывал, что инженер, который отдыхает на острове, тоже уверял, что сперва было несколько выстрелов, а потом еще два, через час примерно… Но, впрочем, что из того?

Козак-Сирый и Юрась Комышан в один голос свидетельствуют, что они стреляли только трижды: дважды Юрась и один раз — инспектор. Кто же сделал четвертый и пятый выстрелы и когда? Значит, в ту ночь в этом районе на воде был еще кто-то. Может, и Андрей Комышан, алиби которого пока еще сомнительное, или же… если ружье было только в руках Юрася и Козака-Сирого, то и те выстрелы сделал кто-то из них.

Все эти соображения промелькнули в голове Коваля в одно мгновение.

— А кто тут на левом берегу лимана арбузы выращивает? Какие-то шабашники?

Леня, казалось, пребывал еще в своих мечтах.

— Какие арбузы?.. А-а… Так то ж Лапорела.

— Как-как?

— Лапорелой называют, хотя и мужик, а не девка. А как по паспорту, кто его знает. Парень — жох. Говорят, все перебрал: и в милиции служил, и собачником с будкой ездил, и в рыбаках ходил, даже цветами торговал, теперь вот за арбузы взялся. Но тут выгода большая. Их там в артели пять или шесть человек, в Архангельск и в Мурманск арбузы возят, по восемь — десять тысяч за сезон каждый имеет… А сколько там работы: вспахали, посеяли, поливай и сторожи, чтобы не украли. Потом с колхозом за землю и воду рассчитались, денег полные карманы, всю зиму гуляй — не хочу. Лафа!

— И давно он здесь подвизается, ваш Лапорела?

— Точно не скажу. Года три или четыре будет, раньше его не было. Не местный, нет.