Через окна над кроватью в комнату проникал серый утренний свет, который не смог рассеять полумрак комнаты. Пока Самсон и Илайджа устраивали Равеля на матрасе, Аня подошла к столику у камина, взяла с него лампу и потрясла ее, чтобы определить, достаточно ли в ней масла, а потом выдвинула ящик стола и принялась искать в нем спички. Ей не сразу удалось найти сухую спичку, но в конце концов лампа зажглась, осветив комнату желтоватым светом. Аня поднесла ее к кровати и стала рассматривать своего пленника.

Плащ с него был снят в экипаже, потому что был слишком пропитан кровью, из рубашки сделаны бинты, которыми сейчас и была обмотана его голова. Пелерина, ранее накинутая на плечи, сползла, обнажив его до пояса. Свет лампы бросал золотистые отблески на обострившийся профиль фигуры, смягчая его и придавая его грудной клетке бронзовый оттенок.

Она ожидала, что будет испытывать в этот момент нечто вроде триумфа. Вместо этого она ощущала только усталость, раздражение и желание как-то защитить себя. Более того, когда она посмотрела на Равеля Дюральда, ее охватило чувство, близкое к раскаянию. Лежавший совершенно неподвижно, находившийся без сознания человек излучал такую силу и мужественность, что она на миг пожалела о том унижении, которому он подвергся.

Аня тут же отбросила эту мысль, упрямо тряхнув головой. Другого выхода у нее не было, он сам навлек это на себя. Она повернула голову и через плечо сказала:

– Илайджа, разведи, пожалуйста, огонь. А потом пойди в дом и помоги Денизе и ее сыну принести сюда простыни и одеяла, надо стелить постель, и воду, которую следует подогреть. Самсон, я думаю, что его побег сейчас маловероятен, но все же не мешало бы надеть на него кандалы.

– Вы правы, мамзель, – ответил негр и занялся кандалами и цепью, которые лежали на полу. Аня тем временем продолжала:

– После этого, я думаю, будет лучше, если вы немного отдохнете, возьмете лошадей из конюшни и вернетесь в Новый Орлеан. Большинство мужчин в подобной ситуации чувствуют огромное желание отомстить тем, кто поступил с ними подобным образом. Возможно, мсье Дюральд и не принадлежит к этому большинству, но я предпочитаю не испытывать судьбу.

– А как же вы, мамзель? Если бы он рассердился даже на нас, го на вас он рассердился бы гораздо сильнее.

– Я – женщина, он – джентльмен. Что он сможет сделать?

Самсон посмотрел на нее внимательным долгим взглядом. Аня отвела глаза и посмотрела поверх плеча негра, чувствуя, как ее щеки краснеют.

– Я буду держаться в стороне, как только он придет в себя, можешь быть в этом уверен. Но ты же понимаешь, что я не могу оставить его до тех пор, пока он не придет в сознание. Я отвечаю за него. Если он не очнется до обеда, придется послать за врачом.

– Как вы собираетесь сделать это?

Она махнула рукой.

– Не знаю. Скажу, что мсье Дюральда нашли на обочине дороги или что он упал, осматривая машины в сарае. Что-нибудь придумаю.

– А когда Дюральд придет в себя?

– Тогда я оставлю его в этой комнате одного, потом пошлю кого-нибудь, наверное, сына Денизы Марселя, чтобы освободили его завтра ближе к полудню, когда время дуэли уже будет позади.

– Вы должны быть осторожной. Он джентльмен, это так, и все же не совсем.

– Какой же ты сноб, – сказала она с улыбкой в глазах.

– Но вы же понимаете, о чем я говорю?

Она посерьезнела.

– Да, понимаю. Я буду осторожна.

Позднее, после того как братья ушли и вода была принесена и нагрета, рана на затылке Равеля промыта, аккуратно зашита и снова забинтована, Аня отослала помогавших ей экономку и ее сына и села на стул рядом с кроватью Равеля.

Время шло. Небо было затянуто тучами и снова обещало дождь, но все же становилось светлее, и вскоре лампа была уже не нужна. Аня поднялась, задула ее и поставила на столик у камина. Возвращаясь на свое место рядом с кроватью, она заметила, что у Равеля на шее и в волосах все еще оставалась запекшаяся кровь. Это выглядело неприятно и, возможно, доставляло ему неудобство. Чтобы заняться чем-то, она принесла в тазике воды и салфетку и, присев на краешек кровати, стала нежными аккуратными движениями вытирать засохшую кровь. Аня сказала себе, что то же самое она сделала бы и для раненого животного. В ее желании дать возможность врагу почувствовать облегчение не было ничего предосудительного.

Его загорелая кожа сохраняла какой-то оливковый оттенок – наследие его испанского и французе кого происхождения. Вытирая кровь, она задумалась о других особенностях его наследственности. La famille, семья, честь семьи, чистота крови имели огромное значение для большинства креольских женщин старшего поколения. Многие из них гордились своим происхождением от шестидесяти filles a la cassette, «девушек с сундучками», привезших с собой в Луизиану приданое в небольших сундучках, подаренное им Индийской компанией. Большинство из них были сиротами из хороших семей, тщательно отобранными в качестве невест для первых колонистов. Их репутация верных жен и преданных матерей, их благочестивость и милосердие вызывали всеобщее уважение.

Но перед filles a la cassette в колонии прибыли женщины и девушки из тюрем и исправительных учреждений Франции, которых насильно отправляли в Луизиану, чтобы воспрепятствовать набегам мужчин на окрестные леса в поисках индейских женщин. Они с самого начала доставляли одни лишь хлопоты и неприятности, были ленивыми, сварливыми, жадными, часто вели себя аморально и помышляли только о возвращении во Францию. Жители Луизианы говорили в шутку, что «девушки с сундучками» были чрезвычайно плодовиты и положили начало многочисленным семействам, а большинство женщин, присланных из тюрем, были, вероятно, бесплодны: очень немногие в Луизиане вели свою родословную от них.

Равель Дюральд, или скорее его отец, был одним из этих немногих.

Но Равель не занимал достойного места в обществе не только из-за этого. Его отец незадолго до смерти впал в вольнодумство, оставил церковь и большую часть времени проводил в сочинении романов о привидениях и странных неземных женщинах. Его труды приносили ему заработки, которых едва хватало на перья, поэтому он отправился с женой и детьми в деревню и тем самым уготовил им жизнь в полуразвалившемся домике на содержании у своего старого друга, мсье Жиро, который был отцом Аниного жениха Жана.

Именно тогда Жан и Равель подружились, их дружба продолжалась и после того, как отец Равеля умер, а мать несмотря на уговоры переехала с сыном в Новый Орлеан. Мать Равеля, практически испанка, не закончила свою жизнь вдовой, как это тогда случалось. После неприлично короткого интервала – менее чем два года – она снова вышла замуж, что было воспринято окружающими как окончательное свидетельство отсутствия в семье хороших манер и должного воспитания. Ее муж, отчим Равеля, испанский креол па имени сеньор Кастилло, был отменным фехтовальщиком и держал в городе тренировочный зал, где обучал всех желающих этому мужественному искусству.

Одно из неписанных креольских правил гласило, что единственными приемлемыми занятиями для джентльмена являются профессии врача, юриста и политика. Человек может вкладывать свои деньги в различные коммерческие предприятия, но не должен работать в них сам. Молодой же Дюральд был не только лучшим учеником своего отчима, но и часто скрещивал шпагу с юными щеголями, которые посещали salle d'armes[11], чтобы совершенствоваться в этом искусстве и увеличить свои шансы на победу в дуэлях. Именно его практически профессиональное владение шпагой усугубило его дуэль с Жаном, сделав ее по существу убийством.

Когда она наклонилась над Равелем, его рука оказалась у ее бедра. Она ощущала из-за этого какое-то беспокойство и, взяв салфетку в левую руку, подняла его руку правой рукой, чтобы согнуть ее в локте и положить ему на грудь. Взяв его ладонь в свою, она на мгновение замерла, рассматривая красивую форму его кисти, его длинные и тонкие пальцы. Прикосновение его пальцев было легким и одновременно теплым, каким-то интимным, и это вызывало у нее странное беспокойство. Интересно, что чувствуешь, подумала она, когда такие пальцы ласкают тебя? Было много женщин, которые знали ответ на этот вопрос.