– Но вы ничего не сказали об Ольге, – запротестовал Дэдэ.

– Я ничего не сказал об Ольге? Так ведь я рассказываю все это, чтобы тебе стало ясно, из какой она среды. Чтобы ты мог ее «определить». Ты торчишь здесь со своими коровами и не знаешь даже, что такое Сен-Жермен-де Пре[6] … А ему куда до Монпарнаса, поверь мне! Полное вырождение: сплошь бездельники и гады. На Монпарнасе работали, а в кафе ходили, потому что жили и работали в мастерской или в гостинице, и кафе после работы было общей гостиной, натопленной – заметьте! Дома-то у нас ведь не всегда бывало тепло… Чашечкой кофе с молоком и рогулькой старались сбить аппетит в компании себе подобных. А Ольга жила и того хуже, даже не в гостинице… Она поселилась в особнячке с другими девушками, все они работали, но остальные принадлежали к вполне «определенному» обществу… благородное происхождение, семья и прочее и прочее. Ольга посещала школу прикладного искусства, потом поступила в рекламную контору… Ее грубо эксплуатировали. Ведь Ольга была человеком незаурядным, а на Монпарнасе такие вещи узнаются сразу. Чертовски талантлива, выдумщица. Девушки, жившие в особняке вместе с Ольгой, все где-нибудь работали. Хозяйкой этого особнячка была девушка из дворянской и совершенно разорившейся семьи; она кое-как выпутывалась, работая в той же фирме, где и Ольга, и сдавая комнаты… Ольга не общалась с другими жилицами… или они с ней не общались. Каждый вечер она приходила на Монпарнас. В нашей среде ее уважали… Она казалась нам очень добродетельной. Потом она, по-видимому, полюбила кого-то вне нашего круга. И мы ее потеряли из виду.

– Вот видишь, – вставил Дэдэ, – она все же была загадочна…

Все засмеялись.

– Тебе так этого хочется! Она не была обязана представлять на наше одобрение своего любовника. Кстати, может, это был ее муж.

– Муж? – повторил Патрис недоверчиво. – Тогда они жили бы вместе… А ты сказал, что она жила с девицами…

– Послушайте, я не следил за каждым ее шагом. Она была достаточно хороша, чтобы делать все что ей заблагорассудится: взять себе мужа или заставить какого-нибудь мужчину продать душу дьяволу. Во всяком случае, несомненно то, что она годами подыхала с голоду и ни к кому не обращалась за помощью.

– Значит, она все-таки загадочна! – повторил Дэдэ, и опять все засмеялись.

– Мне придется вас выпроводить, – Патрис встал, потягиваясь, – меня вызвали к девяти часам в Кэ[7] , не знаю, что им от меня нужно… Мой отпуск еще не кончился. Надеюсь, что меня не отправят консулом в какую-нибудь Бельгию… Мне хочется поехать в Японию или в Китай. Не затем я закабалился, чтобы сидеть у ворот Парижа.

– Ну вот, я же говорил вам, что все Граммоны авантюристы, исследователи новых земель! Китай! Тогда прими сначала меры, чтобы у нас там было представительство… Когда-нибудь я тебя убью, чтобы научить, как надо жить, – сказал Серж, поднимаясь,

Они допили остатки черного кофе, залили огонь, который зашипел под холодной водой, и выстроились для церемонии отъезда: в лагере и после того, как их освободили, у них вошло в обыкновение перед расставанием или отправляясь на опасное дело, после тяжелого потрясения или после чьей-нибудь смерти, а также в заключение споров и ссор и непременно перед тем, как разойтись, – читать хором хотя бы одну строфу из стихотворения, которое они сделали своим гимном. Они выучили его в лагере. Это был перевод с русского, сделанный сообща двумя заключенными – русским и французом. Француз был поэтом. Оба погибли в лагере. Серж записал этот перевод на листке жирной клетчатой бумаги, в которую заворачивали колбасу, украденную на кухне. Это удивительное стихотворение было написано в 1926 году, в нем русский поэт рассказывает, как молодой украинский парень умер в степи за то, чтобы в фантастической стране, по имени «Гренада», крестьянам отдали землю… Каждая строфа заканчивается словами: «Гренада, Гренада, Гренада моя…» И, как это делается с «Марсельезой», Патрис, Альберто и Серж обычно брали из своего гимна всего несколько строк.

Раздался шум отодвигаемых стульев, как будто это расходилась публика, покидая зал после исполнения национального гимна.

В ночном воздухе уже не было ничего весеннего. Серж радовался, что надел канадку. Они забрались в машину, и перед домом Патриса остался один Дэдэ. Он стоял, прислушиваясь к замиравшему шуму, щеки его горели. Потом отяжелевшей, нетвердой походкой двинулся в путь… Идти ему было недалеко, ферма его родителей была в сотне метров от дома тетки Марты. Молчаливый и теплый большой дворовый пес натянул свою цепь, чтобы облизать ему руки. Дэдэ поцеловал пса между ушей. Он был полон смутных порывов и желаний…

Он хотел бы скорее услышать их все… И, может быть, еще один Граммон, вместо того чтобы возделывать землю своих предков, готов был бросить родные места ради неизвестной Шаранты.