— Шпрингены эти, черт бы их взял. У меня же вот командир взвода управления на мине подорвался. Теперь взводом Матейчук командует.

Волошин поднялся, застегнул на крючок воротник шинели. Томик стихов Есенина с заломанной страничкой лежал на примятом лапнике, и он сгреб его большой рукой.

— Знаешь, ты все равно спать будешь, а мне не до сна. Хоть, может, душу отведу, — сказал он. Иванов поморщился, но согласился.

— Только с возвратом. А то тут у меня очередь.

Они оба вышли из землянки на стужу ветреной ночи, молча посмотрели вниз, в сторону невидимой отсюда высоты. Поодаль темнела настороженная фигура часового. Вокруг сонно лежало ночное пространство, полное неясных отдаленных шумов, звуков, шума ветра в кустарнике.

— Ну что ж, спасибо за кофе и беседу, — сказал Волошин, с тихой грустью пожимая теплую руку друга. — Завтра другая беседа будет.

— Завтра другая, — согласился Иванов. — Ну как-нибудь. Желаю успеха. А впрочем, зачем желать — вместе ведь будем.

С НП Иванова он направился к батальонной цепи, предполагая наконец наткнуться по дороге на пулеметы Ярощука. Но этот Ярощук, наверно, был неуловим сегодня. Комбат прошел по косогору до самого болота, а пулеметов так и не обнаружил. Он опять проминул их и понял это, лишь когда заметил в темноте одиночные ячейки какой-то из своих рот, дальше на болоте темнел кустарник, в котором серели пятна болотного льда. Его никто не окликнул, но он сам уже услышал притишенный в ночи голос Муратова, еще чей-то и догадался, что это вернулись посланные начальником штаба разведчики.

— Надо доложить на КП, — говорил Муратов. — Где старшина? Идите на КП.

— Не надо на КП, — сказал Волошин, приближаясь к нескольким темным фигурам. — Все вернулись?

— Все, товарищ комбат, — тише сказал Муратов. — На высоте «Малой» паши.

Волошин подошел ближе, трое бойцов в шапках с оттопыренными ушами выжидательно стояли, приставив к ногам винтовки.

— Были на высоте? — спросил он.

— Нет, товарищ комбат. До высоты не долезли, трясина там. И так вот, по колено, — сказал один из разведчиков и, распахнув полы шинели, показал темные, наверно, мокрые, ноги. — Но мы слышали.

— Что вы слышали?

— Наши там. Роют что-то. Слышно, как ругаются, и все такое. По-нашенски, по-русски.

Волошин молчал. То, что там наши, а не немцы, позволяло вздохнуть с облегчением, но такой метод разведки этих бойцов — на слух — явно не удовлетворял его. Наверно, заметив недоверие комбата к результатам своей работы, все тот же боец возбужденно сообщил подробности:

— Влезли в кусты, сидим ждем, слышим, они там долбят. Хотели уж лезть по воде, да слышим, по-нашему говорят. «Володя, — говорит, — куда ты подсумки положил?» — «На шинели, — говорит, — мои и твои». Ну понятно, наши, — с уверенностью заключил боец.

— Если наши, то надо установить с ними связь, — сказал комбат. — Договориться о взаимодействии на завтра. Вызовите сюда старшего лейтенанта Кизевича.

— Есть!

Боец побежал в направлении девятой роты, а Волошин задумчиво вглядывался в ту сторону, за болото. Разумеется, в темноте он ничего не увидел, но он знал, что на крохотном этом пригорочке больше взвода не расположишь. Впрочем, даже и взвод, окопавшись, мог бы помочь батальону огнем по высоте «Большой». Только кто его мог занять, этот бугор, — неужто подошел авангард соседа? Это было бы здорово.

Дожидаясь Кизевича, Волошин присел на твердые комья бруствера. Несколько стоящих возле него бойцов принялись усердно стучать ботинками — греть ноги.

— Что там, в самом деле невозможно пройти? — спросил комбат.

— Вода там, товарищ капитан. Не замерзла. Мы попробовали, провалились, насилу вылезли.

— А те как же прошли?

— А кто их знает. Может, где и есть проход. А ночью как найдешь?

«Так, так, — думал комбат. — Но вряд ли их там много. Может, секрет от соседа? Но все равно надо связаться. Надо кого-то послать».

Когда неторопливым шагом подошел из темноты Кизевич, Волошин сказал:

— У вас найдется толковый сержант?

— Это зачем?

— Установить связь с высотой «Малой». Что за болотцем.

— Что устанавливать! — передернул плечом Кизевич. — Там никого нет.

— Как нет? Вот люди пришли, слышали — голоса. Наши, русские.

— Что они могли слышать? Я до вечера туда смотрел — ни живой души. Может, они в темноте не на тот бугор вылезли? Может, правее взяли, там правда кто-то елозил вечером.

Комбат помолчал, не зная, как быть. Уверенный тон командира роты просто обескураживал, но и бойцы тоже были уверены, что не ошиблись.

— Мы прямо шли. Через кустики. Под самый бугор. Но там вода, болото не замерзло.

— Вот то-то — болото. Залезешь — не вылезешь, — сказал Кизевич и отвернулся.

— Тем не менее пошлите сержанта с бойцом. Пусть точно установят, кто и сколько.

— Сержанта! У меня их много?

— Самохвалов у вас есть? Его и пошлите.

Кизевич молча постоял минуту и пошел в ночь, не скрывая своего недовольства новым приказом. Волошину это не очень понравилось, но командир девятой имел особый характер и поступал так не впервые. К тому же он лет на пять был старше Волошина, и это обстоятельство несколько сдерживало комбата в его официальных отношениях с ротным.

Волошин коротко простился с молчаливым, подавленным сегодня Муратовым и пошел в роту Самохина — надо было выяснить наконец относительно главной для них высоты, «Большой». Хотя он и понимал, что ночью силой двух бойцов немного чего разведаешь на довольно широком и мерзлом склоне, но все же. По крайней мере, хоть одна обнаруженная там мина позволила бы ему определить, что высота заминирована и что без ее разминирования нельзя начинать атаку. Но будет хуже, если они там ничего не обнаружат и он завтра влезет с батальоном на минное поле.

В этот раз комбат легко нашел в темноте над болотцем маленький блиндажик Самохина, возле которого его встретил старшина Грак. Он сказал, что лейтенант прилег отдохнуть и оставил его, Грака, дождаться возвращения с высоты разведчиков, которые все еще не вернулись. Комбат минуту молчаливо постоял возле траншейки, послушал: на высоте по-прежнему было тихо и глухо, ни один звук оттуда не долетал против ветра, и Волошин решил возвращаться на свой КП.

— Придут разведчики — сразу ко мне.

— Есть, товарищ комбат.

Дело с разведкой неожиданно затягивалось на обоих направлениях, и это не могло не беспокоить комбата. Особенно тревожила высота «Большая». Что-то очень уж долго не возвращался сержант, только бы он не напоролся там на боевое охранение немцев, думал Волошин. Пробираясь в темноте на свой пригорок с НП, он то и дело останавливался и слушал. Однажды ему показалось, что он слышит долетевшие с высоты голоса. Но, по-видимому, это были голоса немцев, потому что если бы разведчики были обнаружены, то наверняка бы вспыхнула перестрелка — без перестрелки не обошлось бы. Но пока там было тихо, теплилась надежда на удачу разведки.

В траншее НП дежурил уже не Прыгунов, а Титок, он тоже узнал комбата и не окликнул его, а лишь негромко потопал ногами, давая тем понять, что не спит, наблюдает и греется.

— Ну как, все тихо? — спросил Волошин.

— Тихо, товарищ комбат. Только машины урчали.

— Где урчали?

— Да там, на горбу этом.

— На горбу и будут урчать. Укрепляются.

Он прошел по траншее и поднял угол палатки на входе в свое жилище. Теперь тут было ненамного теплее, чем в поле, печка-бидон уже не горела, но карбидка тускло светила над ящиками. На его появление в углу возле телефонного аппарата завозился, начал продувать трубку заспанный, с поднятым воротником Чернорученко, рядом спал под полушубком, вытянув ноги, Гутман, возле которого калачиком свернулся намерзшийся за долгое дежурство Прыгунов. От ящиков поднял сонное лицо Маркин:

— Ну что, вернулись разведчики?

Волошин устало опустился на свое место по другую сторону ящиков, расстегнул крючок воротника и ослабил ремень. Усталое, натертое одеждой и ремнями тело жаждало расслабиться, обрести покой, хотелось вытянуть ноги, только вытянуть тут было негде.