Я открыл дверцу машины и проверил все внутри салона. Это был самый прекрасный автомобиль, какие я когда-либо видел. В нем было все: от зеркал в дверцах с электроприводом до коктейль-бара.

— Генерал действительно так жесток, как о нем говорят? — безнадежно спросил я.

— Нет, еще хуже! — сказал Хеннеси. — Знаете, что ставит меня в тупик?

— Что?

Прежде чем сказать, Хеннеси украдкой огляделся:

— Как он еще прожил так долго? Не понимаю, почему его до сих пор не пристрелили! — Он с надеждой смотрел на меня. — Вы пробудете с ним пятнадцать дней. Только он и вы. И никого больше, удобный случай, чтобы пристрелить его. Может быть, вы тот, у кого хватит мужества сделать это? Может быть, на четырнадцатый день вам станет невмоготу, и вы всадите нож в этого ублюдка. Сделайте это, сержант, и каждый, от полковника, до меня, рядового, будет молиться Богу, чтобы он возвел вас в ранг святого!

— Я не боюсь того, что легко, — усмехнулся я. — Мне уже выпало служить в части, которой командовал Паттон. Никто не сравнится с ним по жестокости.

Хеннеси уставился на меня:

— Паттон? Вы считаете его жестоким? Я не ослышался?

— Он жесткий генерал: не встречал никого жестче.

— Ну, тогда у вас впереди прекрасное развлечение! — мечтательно произнес Хеннеси. — Вы так наивны! Паттон! Ха! Это самое смешное, что я услышал. Извините меня, сержант, что я смеюсь!

— Майор сказал, что вы введете меня в курс дела и расскажете все о моих обязанностях, — сказал я холодно. — Это все или есть еще что-нибудь?

Хеннеси достал из кармана сложенный лист бумаги:

— Я отдаю вам вот это. Ошибетесь хотя бы в одном из этих пунктов, сержант, и вы потеряете ваши нашивки. Теперь слушайте. Вы должны будить генерала в семь, ни секундой раньше, ни секундой позже, он обязательно сверяет по часам. Все его вещи должны быть готовы. Следите за обувью. Он любит до блеска отполированные голенища, вы должны выдергивать шнурки каждый раз, когда чистите обувь. Если он обнаружит ваксу на шнурках, то разозлится. Генерал любит, чтобы вода в его ванне была точно шестьдесят пять градусов по Фаренгейту, то есть восемнадцать градусов по Цельсию, а если вам еще не приходилось наспех готовить воду очень точной температуры, то у вас впереди очень приятные минуты. — Хеннеси заглянул в свои записи и хитро мне подмигнул. — Перед сном генерал укладывает свою вставную челюсть в коробочку. Вы должны ее чистить. Это еще одна из его причуд. Ни пятнышка, ни крапинки, иначе запись в маленькую книжку. Кофе, в чашке ровно на два пальца, и один ломтик тоста должны быть готовы как раз к тому моменту, когда он выйдет из ванной. Кофе должен быть восемьдесят градусов по Фаренгейту, или швырнет его через всю комнату в стену, которую вам потом придется чистить. Вы должны выходить, когда он одевается, и, стоять за дверью. Когда он оденется, он позовет вас, но позовет только один раз, так что лучше стоять прижав ухо к двери и слушать, потому что зовет он негромко. Генерал скажет свои планы на день, и скажет это только один раз. Записывать не разрешается, вы должны выслушать и запомнить. Или запись в книжке. Когда он не ходит по комнате, стойте и смотрите ему в лицо, якобы весь внимание. Он любит, чтобы парни стояли по стойке «смирно»: руки по швам, голова задрана, взгляд прямо перед собой и абсолютная неподвижность. Он любит парней, которые стоят именно так, не забудьте этого, сержант. Говорите только тогда, когда он разрешит; даже если этот Богом проклятый автомобиль охватит пламя, продолжайте движение, пока он не велит вам остановиться! — Хеннеси посмотрел на меня. — Вы все поняли, сержант?

— Понял, — ответил я мрачно.

— По вечерам он любит выпить, и хорошо выпить. — Хеннеси подошел ближе. — Иногда он так набирается, что не понимает, где он. Вот когда он полностью в вашей власти! Вы должны доставить его домой и уложить в постель. Будьте осторожны, когда будете его трогать. Когда он пьян, это настоящий динамит! Я видел, как он ломал парням руки, примерно так же, как вы ломаете спичку, только потому, что парни не успевали достаточно быстро убраться с его дороги. Если он захочет сам вести машину, помолитесь, поскольку это самый сумасшедший водитель в мире, и он никогда не выдает столько проклятий, как в то время, когда держится за руль! Я не могу сказать, что он плохой водитель, но когда он как бешеный несется по узким улицам здешних городков, то это еще та нервная нагрузка! Я взглянул на свои наручные часы. Через две минуты мне следовало доложиться майору Кею.

— Спасибо, вы рассказали мне обо всем, что я должен знать. Даже если половина из рассказанного — ваши фантазии, то мне страшно. Кстати, я надеюсь, что вы хорошо отдохнете и развлечетесь, судя по всему, вы в этом нуждаетесь.

Хеннеси подмигнул мне:

— С этим все о'кей. Моя малышка темненькая, страстная и без комплексов. И я не надеюсь, что выберусь посмотреть на белый свет в ближайшие пятнадцать великолепных дней. В тот же миг, как только вы выкатитесь из Болоньи, я направлюсь прямехонько к моей девочке.

Я влез в машину, объехал здание штаба, подогнал ее к входу, вошел внутрь и доложился майору Кею.

— Стойте возле машины, сержант, — сказал он, поднимаясь. — Генерал будет через две минуты.

Я вышел на улицу. Там стояли четверо полицейских в белых касках, похожие на статуи. Хеннеси стоял возле дверцы машины, вздернув подбородок и застыв намертво. Я встал рядом по стойке «смирно».

Мы ожидали ровно две минуты. Вышли три офицера: два полковника и майор Кей. Они тоже встали по стойке «смирно» рядом с нами.

Потом вышел генерал.

На нем был серый в клеточку костюм, в руках шляпа с опущенными полями. Я ожидал увидеть его в форме, и его наряд меня удивил.

Это был среднего роста, очень крепкого телосложения, с широкими глыбообразными плечами человек. Лицо цвета красного дерева, большое и мясистое. Рот — одна узкая линия, прямая и невыразительная, как тесьма на рукавах одежды. Глубоко посаженные, водянистые голубые глаза. Абсолютно бездушные глаза, такие же холодные и безразличные, как снег на Эвересте. Он шел по тротуару небрежной походкой, но его глаза ничего не упускали. Они прошлись по мне подобно пламени паяльной лампы. Затем он взглянул на автомобиль. Оглядывал его минуты две, потом медленно обошел вокруг, рассматривая под различными углами. Вернувшись на тротуар, он остановился около меня.

— Сержант Чизхольм? — Голос был мягкий и низкий.

— Да, сэр.

— Давайте взглянем на мотор.

Я поднял крышку капота и отступил на два шага назад.

Он разглядывал мотор так, будто никогда раньше не видел внутренностей машины.

— Это масло, сержант?

Я вынужден был взглянуть дважды, прежде чем различил радужную пленочку масла.

— Может быть, сэр.

Он достал из кармана белый носовой платок и провел им по головке распределителя, а потом показал мне черное пятно на хрустящей белой поверхности.

— Это масло, сержант?

— Да, сэр.

— Кто готовил автомобиль?

— Я, сэр, — отозвался Хеннеси придушенным голосом.

— О да, Хеннеси, опять вы. Удивляюсь, сколько раз я должен вам говорить, что не люблю масла на своем носовом платке. — Он скомкал платок и бросил на тротуар. — Майор Кей! Майор Кей выступил вперед:

— Сэр!

— Пятнадцать суток кухонных работ Хеннеси и отменить отпуск!

— Да, сэр.

Генерал взглянул на меня.

Я открыл дверцу машины прежде, чем он успел что-либо сказать. Он еще раз с любопытством, испытующе взглянул на меня. Я выдержал этот взгляд и не поддался панике. Он понял это. Наклонившись, он залез в машину. Я захлопнул дверцу, скользнул за руль и включил зажигание.

Сзади вполне мягко прожурчало:

— Вперед.

Я выжал сцепление и тронулся от тротуара, краем глаза зацепив двух вытянувшихся по стойке «смирно» полковников и майора Кея.

Последнее, что я увидел, — уже не гранитное, а мраморное, белое, безжизненное лицо Хеннеси.

Мне казалось, что весь путь от Болоньи до Флоренции я проехал в пустом автомобиле: за всю дорогу генерал не сказал ни слова. Однако его присутствие я ощущал все время. Он кашлял, прочищая горло, я нюхал дым его сигареты, слышал шорох, когда он менял позу. Малейший звук с заднего сиденья повергал меня в панику, как игрока на дальнем конце поля, когда подающий запускает крученый мяч. Я не мог представить, в какое состояние придут мои нервы к концу пятнадцати дней, если будет сохраняться такое положение дел.