Валерия спускалась по каменным ступеням к бухте. Она была в желтом купальнике и даже издалека выглядела очень юной, стоя на стенке пирса и надевая купальную шапочку. В первый раз я посмотрел на нее как мужчина: какая у нее прекрасная фигура, такая же красивая, как у Лауры, но у меня не перехватило дыхание, а сердце не колотилось глухо, как это было с Лаурой. Мои чувства совсем были не похожи на те, которые вызывала у меня Лаура. Валерия должна стать только моей женщиной; и я был готов ждать сколько угодно, чтобы наша любовь переросла во всепоглощающую страсть. Я наблюдал, как она нырнула в воду и лениво поплыла в мою сторону. Отплыв ярдов пятьдесят от бухты, она повернула обратно. Я решил, что она не заметила меня в лодке, и был этому рад. Мне не хотелось разговаривать с ней, пока этот кошмар не кончится. Я следил, как она взобралась на стенку и побежала вверх по ступеням, на бегу снимая шапочку. Я проследил весь ее путь до виллы, пока она не исчезла из виду. Я поигрывал удочкой, дергая леску, и все время думал о ней. Мысли о ней и наше совместное будущее выглядело в моих мечтах как Тадж-Махал, освещенный лунным светом.

Около половины одиннадцатого мужчина в белой рубашке, который накануне внес в мою жизнь смятение расспросами о том, не был ли я в штаб-квартире генерала Костэйна, прошел мимо на моторной лодке. С ним была девушка, коренастая блондинка в зеленом платьице, которое не скрывало ее комплекции, и выглядела она как девушка именно того сорта, на каких обычно женятся американские сержанты; девушка, которой хочется иметь семью и уйму детей. Он помахал мне, послав широкую, дружескую ухмылку. Я помахал в ответ, но улыбка получилась натянутой. Я следил за лодкой, направляющейся в Палланцу, а когда она скрылась из виду, тяжело и прерывисто вздохнул.

Я говорил себе, что все в порядке. Он и не думает обо мне. Он на самом деле не узнал меня. Он не улыбался бы мне так дружески, если бы думал, что я и есть тот самый сержант Чизхольм, дезертир и убийца. Я закинул удочку.

План разработан, говорил я себе. Просто случайно появился человек, которого я испугался. Это тот самый непредвиденный случай. Теперь никто и ничто не могло помешать моим планам.

Я не подходил к вилле и после обеда. С двух до четырех валялся на постели, пялясь на потолок, заставляя себя ни о чем не думать, даже стал считать мух, ползавших по потолку и стенам. Я не позволил себе даже задремать. Я знал, что, если только расслаблюсь, мой мозг снова начнет рисовать картины того, что должно случиться в девять часов. Я предпринимал очень серьезные усилия, стараясь не думать о вечере, поэтому подсчет мух в такую жару был вполне подходящим занятием, как, впрочем, и любое другое.

После четырех я спустился в гараж.

Биччи прилаживал в моторе грузовика запальную свечу.

Я слонялся вокруг, наблюдая за ним, давая бессмысленные советы; другие темы не затрагивались, поскольку он был из тех, кто не любит разговаривать о том, о чем не имеет собственного мнения. Вскоре я утомился от одностороннего разговора, сошел вниз к берегу и, поглядывая на часы, стал бесшумно бросать в воду камешки. Я даже подносил их к уху, мне казалось, что они остановились. Казалось, время не может двигаться так медленно.

Наконец я понял, что, если хочу сохранить ясность ума, надо чем-нибудь заняться, чтобы убить оставшиеся четыре часа. Я столкнул лодку Биччи на воду, завел мотор и направился в сторону Стрезы. Двигался я медленно, стараясь ни о чем не думать. Мимо меня прошел катер в направлении Палланцы. Группа туристов висела на ограждениях, пялясь на меня, будто никогда прежде не видела человека в лодке.

Я чуть-чуть изменил курс, так чтобы обогнуть Пескатори, и, пройдя близко от берега, успел заметить Беллини, сидевшего на перевернутой лодке с неизменной сигарой в зубах. Развернув лодку в сторону острова, я увидел, что он смотрит на наручные часы. Лаура на вилле тоже, наверное, в нетерпении поглядывает на часы; три человека, ждущие девяти часов, три человека, замышляющие убийства.

Миновав Изола-Белла, я увидел человека в белой рубашке и его жену, стоящих на террасе и обозревающих раскинувшийся под ними сад. Услышав шум лодочного мотора, он перевел взгляд на озеро и, увидев меня, что-то сказал жене и помахал мне рукой.

Я помахал в ответ. Он закивал, подзывая меня, но я покачал головой и постучал по часам. Я не хотел встречаться с ним, он мог начать снова задавать мне вопросы. Прибавив скорость, я направился в Стрезу, но там подошел ближе к берегу и, двигаясь вдоль набережной, разглядывал экипажи, машины и облокотившихся на парапет людей. Потом развернул лодку и отправился на виллу. Было половина седьмого, когда я подогнал лодку к пирсу виллы. И увидел бегущую по пляжу Валерию.

— Где вы были весь день? — спросила она, улыбаясь мне. — Я везде вас искала.

— В Стрезе. Биччи нужны были кое-какие запчасти, а я был свободен и поехал поискать их для него.

— Встанем в тень, Дэвид, мне надо поговорить с вами.

— Где Лаура, она около синьора Бруно?

— Да, я дежурю ночью.

— А Лауру это устраивает?

Валерия удивленно взглянула на меня:

— Она сама мне так предложила.

Я шел за ней по пляжу к тени под ивами.

— У меня для вас новости, Дэвид. Я насторожился:

— Хорошие?

— Прекрасные новости, дорогой.

Она села на камень, пригласив меня сесть рядом.

— Я разговаривала с отцом.

— Не о нас?

— Нет, не о нас, правда. Я говорила с ним о работе для вас. Он согласен дать вам эту работу, Дэвид.

Я оцепенел, чувствуя трепет триумфа, охвативший меня. Кто сказал, что это не было хорошим предзнаменованием? Все складывалось в мою пользу: сначала этот человек в белой рубашке, теперь вот это.

— Вы уверены, Валерия?

— Да, я поняла по его глазам. Он обрадовался.

— Вы ничего ему не сказали о нас?

— Нет. Мы договорились сказать ему об этом позже. — Она посмотрела на меня. — Вы довольны, дорогой?

— Да, все хорошо.

— Я скажу доктору Перелли. У него все бумаги отца, и если отец согласен, то и он не будет возражать.

— Значит, в понедельник я могу начать работать над книгой?

— Конечно. У вас будет комната на вилле. Я приготовлю ее сама, дорогой. Вам нужен хороший письменный стол. Давайте поедем завтра в Милан и выберем стол.

— Послушайте, почему я не могу продолжать переносить Бруно? Какой смысл искать нового человека, я все равно буду жить на вилле? Мы скажем доктору Перелли, чтобы он не искал нового человека.

Валерия взяла меня за руку:

— Мы сможем видеться чаще. О, Дэвид, я так рада!

Я обнял ее.

— А что скажет Лаура?

— Не все ли равно, что она скажет? Моя личная жизнь ее не касается.

— Ну, тогда я не хочу знать ее мнения обо мне. Я поцеловал Валерию.

За несколько минут до половины восьмого мы с Валерией пошли на виллу. Лаура читала, сидя на веранде. Бруно лежал в своем кресле, обратив взгляд на вершину Моттероне.

— Почему так поздно? — Лаура закрыла книгу, взглянула на часы. — Бруно пора переносить в комнату. Валерия посидит с тобой сегодня вечером. А я спущусь в ангар. Хочу послушать немного джаз, а я знаю, что ты его не любишь!

Бруно посмотрел на Лауру, в его глазах мелькнула тревога, но ее холодное, бесстрастное лицо ничем не выдало ее эмоций.

Когда она ушла с веранды в свою комнату, я покатил кресло в спальню.

— У меня еще не было возможности поблагодарить вас, синьор, за то, что вы мне дали работу и возможность писать книгу, — сказал я после того, как перенес его из кресла на кровать.

Глаза Бруно улыбались, потом он посмотрел на Валерию и опять на меня.

— Мы поговорим подробно обо всем утром, — сказала Валерия, ласково коснувшись губами лба Бруно. — Сегодня такой длинный день, и, я думаю, сейчас ему следовало бы отдохнуть. Идите ужинать, Дэвид. Что вы делаете вечером?

Я был рад, что стоял спиной к свету и мне не надо было встречаться с ней взглядом.