Господин Генрих и овчарка проводили Егория к мосту, к тому самому, где так печально началась эта история.

— Зря вы без шапки, — сказал Егорий господину Генриху. — У вас волосы в изморози!..

— Это не иней, — герр Нойберт улыбнулся. — Вы были так взволнованы, что не заметили сразу: я поседел в ту ночь… Ну, прощайте?!.. Может, ещё встретимся!

— Все может быть! — сказал Егорий и заговорщицки подмигнул Розалине.

Светящийся перстень на безымянном пальце правой руки был повернут три раза в сторону Солнца. Когда луч погас — Егория на старом мосту уже не было…

Сказки, упавшие с потолка, были в ужасном состоянии. Когда Егорий дома, в Серебряном Бору, разобрал давно знакомые страницы, то воскликнул почти со слезами:

— Как он смел так с ними обращаться!

У побывавших в плену колдуна сказок листы были и оборваны, и скомканы, и замараны. Многого недоставало. Кто-то ещё что-то зачеркивал, а потом черным дописывал грубые слова.

— Невыносимо! — Егорий дрожащей рукой разглаживал страницы. Немыслимо! Разве я смогу всё заново восстановить?! — восклицал он. Столько лет прошло!.. Я уже так, как в молодости, не сумею, — в отчаяньи повторял он.

Опечаленный Егорий возглашал на весь дом имена героев (в доме ведь никого не было) своих сказок, тщетно надеясь, что музыка их имен поможет ему всё вспомнить и всё исправить.

— Кот Мурильо из Испании!

Летучая мышь Виолетта из московского поселка «Сокол»!

Попугай Арчибальд из Швеции!

Голубь Гурьян из Франции!

«Живы ли они, мои друзья? — думал Егорий, вышагивая из угла в угол. Панч, сенбернар-бродяга из Англии, умер. Но Святик, веселая собачка, обязательно жив! И Виолетта наверняка путешествует где-то в теплых краях! Друзья должны мне помочь! Кота Мурильо, — думал Егорий, — не надо учить, как пробраться в самолет. Виолетта, любительница путешествовать, где бы ни была, знает волшебные слова. Гурьян — быстр, как молния! Арчибальд… Не замёрз бы в пути!.. Панча уже не дозовешься… Панч, бедняга! Но зато Святик непременно перевоплотится во что-нибудь летающее: в вертолет, например, или в воробышка.»

Так весь день и весь вечер размышлял Егорий, а наутро разослал телеграммы.

Мурильо — в Мадрид, соседке Виолетте — на её эхолокационное устройство, Арчибальду в Стокгольм, Гурьяну на Лазурный берег, Святику в Зуев на птицефабрику.

И к православному Рождеству у Егория в Серебряном Бору собрались все, кроме Панча, конечно.

Сверкала за окном в саду убраная игрушками и цветными лампочками серебристая ель. Урчал самовар. Было много варенья.

— У кого-то сейчас каникулы, а у нас, друзья мои, работа! — объявил Егорий.

Что долго говорить! Общими усилиями замученные сказки были приведены в порядок:

что было забыто — вспомнили,

что было зачеркнуто или оборвано — восстановили,

что было непонятно или запутано — объяснили,

где было некрасиво — украсили,

где было грубо — исправили.

И всё стало, как и должно было быть: красиво, правдиво и волшебно.

В самом центре Мадрида жил изящный…

Нет, не так!..

В самом центре Мадрида жил-был изысканно-изящный…

Нет, недостаточно!..

В самом центре Мадрида жил-был чрезвычайно изысканный, необычайно изящный, безупречно черный…

Всё равно чего-то не хватает!..

Глаза у него были как недозрелый крыжовник, усы — как рождественский снег.

Звали его кот Мурильо.

Кот был уверен, что имя у него обыкновенное, кошачье, так как начинается с «МУР-Р-Р…» Он даже не подозревал, что назван в честь известного живописца Бартоломе Мурильо из Севильи.

Имя ему дал художник, в чьей мансарде кот проживал.

Мурильо жил веселой жизнью вольного сеньора: знал каждую улочку в Мадриде, облазил чердаки и подвалы всех старинных особняков, умел драться на равных с любым котом из-за какой-нибудь кошечки-сеньорины, мог станцевать хоту на крыше и даже на дымовой трубе.

Прожив не один год у художника, Мурильо, естественно, рисовать не умел. Однако, знал, как растирают краски, как сколачивают подрамники и прочие подробности художественного ремесла.

Однажды под вечер, гуляя неподалеку от музея Прадо, он увидел новую большую афишку, на которой прочел свое собственное имя.

«Надо взглянуть, чего он стоит, этот Мурильо!.. — ревниво подумал кот. — Достоин ли носить мое имя?..»

Подумал — сделал.

Мурильо запрыгнул на ступеньки центрального входа, с присущей ему бесцеремонностью проскочил у ног сторожей и уже через минуту разгуливал по просторному музейному залу.

Выставка ещё не была открыта. В зале завершали работу электрики по монтажу сигнализации. Лучи электрических фонариков сновали снизу-вверх и сверху-вниз, верхний свет был погашен. Всюду пахло свежим деревом от упаковочных ящиков, мастикой для пола, старыми холстами, лаком и красками.

«Забегу-ка я в другой раз», — решил было про себя Мурильо, но тут он услышал едва уловимый шепот.

— Отключишь ровно в два ночи…

— Помню… — ответил другой голос тоже шепотом. — Только и вы не медлите. Если за пять минут не управитесь, заработает аварийная сирена. А её отключить невозможно.

— Управимся, — успокоил первый голос. — Я уже выбрал пять картин, что поближе к запасному выходу.

— Браво! — похвалил другой.

Мурильо прижался к стене.

— Эй, парни! Скоро вы там?!.. — громко на весь зал раздался третий голос.

— Не волнуйтесь, сеньор, — откликнулся первый. — Сейчас закончим. — И тут же шепнул второму: — В случае провала — скажем, что хотели оставить испанские картины в Испании, как национальное достояние… Мы против того, чтобы испанские картины возвращались в Париж или куда-то еще!..

— Да уж, патриотов и в судах любят, — ухмыльнулся второй. — До ночи!

— До ночи! Да поможет нам Святая Тереза!..

Вскоре раздались уходящие шаги охраны. Стало тихо. Кот понял: таинственные воры скоро вынесут из Прадо пять картин.

Мурильо решил посмотреть: работы каких именно живописцев прельстили воров. Темнота, как известно, коту не помеха. Он подошел к дверям запасного хода, направил ночной взгляд на таблички под картинами, висевшими ближе всего к выходу, и стал внимательно читать надписи под ними.

Веласкес — «Завтрак». Сурбаран — «Святой Лаврентий». Гойя «Точильщик». Рибера — «Диоген». И картина Мурильо — «Мальчики, играющие в кости».

То, что в «черном списке» похитителей оказалась картина Бартоломе Эстебана Мурильо — художника, в чью честь он был назван, коту польстило. Но чтобы Мурильо стал чьей-то наживой — этого «вольный сеньор» допустить не мог никак!

Свойственное, воспитанному в среде художников, коту обостренное чувство справедливости овладело им с удвоенной силой. Он улегся в небольшом кресле у стены и принялся лихорадочно обдумывать план действий.

В слабом дежурном свете, со старинных полотен на него смотрели люди и звери, жившие много лет назад. И коту казалось: они молили о помощи. А план не складывался.

Мурильо спрыгнул на пол, подошел к картине «Мальчики, играющие в кости» и вдруг увидел, что ребенок, жующий булку, вдруг ему подмигнул. Мурильо нежданно для себя подмигнул в ответ, на что мальчик широко улыбнулся. Тогда кот, решительно отбросив мысль о присутствии там собаки, прыгнул в картину!..

Из Рождественской зимы он попал в конец лета. Вокруг было так тепло, что собака, которая смотрела жующему мальчику в рот, никак не отреагировала на появление кота. Мурильо этим воспользовался и вскочил на стену, у которой сидели мальчишки. Оттуда была видна не попавшая в картину испанская деревушка XVII века.