— Да «Он» все равно бы не остался, — говорит она, задним числом преуменьшая значимость события.

— Почему?

Я чувствую, что сейчас ей нагрублю. Мне не нравится ее беспечное отношение. Как будто это совсем не важно.

Тревога. «Он» вернулся. Спустя тридцать два года мы снова во власти прежних страхов. Запах не совсем белого хлеба долетает до маминых ноздрей. Неужели конца этому не будет?..

Противоречивые чувства обуревают каждую из нас.

— «Он» пришел полюбоваться на тебя. Это его право. Ничего страшного. «Он» тебя не побеспокоит… Я уверена.

— Думаешь, я боюсь, что «Он» меня побеспокоит? — фыркаю я, вдруг разозлившись на маму.

— Мы поговорим об этом позже, — отдает мама приказ рассредоточиться, замечая, что к нам приближается остальная родня.

На мой номер в гостинице смотреть противно. Это же надо уметь за три дня устроить такой кавардак.

— Ты как кошка. Всюду, где побывала, метишь свою территорию, — сказала мне однажды мама.

Лучше было бы сказать: «Ты как твой пес».

Я никогда не навязываю маме моего пса — она любит, чтобы в ее квартире были чистота и порядок Когда со мной Тото, я ночую в гостинице.

Неужели для нас с Тото нет другого способа пометить территорию? Мы переворачиваем все вверх дном в рекордные сроки.

Тото играл с рулонами туалетной бумаги. На темно-синем ковре валяются белые комочки. Я ела шоколадки из мини-бара. Обертки так и остались на стойке. Я выпила две бутылки минералки. Вон они, пустые, на тумбочке у кровати. Я выкурила вчера два десятка сигарет. Стряхивала пепел во все, что попадалось под руку, гасила окурки где попало. Во всех стаканах бычки. Пепельница полна до краев.

Мое белье разбросано по всему номеру. Пожалуй, можно подумать, что ночка у меня была бурная.

А у меня и была ужасная ночь! Всю ночь я ворочалась с боку на бок. Всю ночь то зажигала, то гасила лампочку над кроватью. Всю ночь пыталась уснуть, но так и не могла. Всю ночь ходила чистить зубы после каждой выкуренной сигареты и клялась себе, что это последняя.

В эту ночь я задала себе все вопросы, которые раньше не приходили мне в голову. В эту ночь я впервые подумала, что «Он» — не только фотография. В эту ночь я осознала, что ношу его фамилию не просто так: «Он» — мой отец.

Итак, у меня есть отец. Я сделала это открытие в тридцать четыре года — поздновато, но тем оно важнее. Как же теперь быть? Тридцать четыре года я всем отвечаю: «У меня нет отца». Отвечаю сочувственным лицам тридцать четыре года: «У меня нет отца, но мне плевать — нет, и все тут».

Делу конец и говорить не о чем.

— Ты говоришь только о маме, а отец?

— У меня его нет.

— А твоя фамилия?

— Это его фамилия, но я его не знаю.

Как же меня всегда раздражал этот интерес посторонних: кто? что? Им-то какая печаль?

— У тебя нет желания с ним увидеться?

— Нет.

— Ты знаешь, где «Он»?

— Нет.

— «Он» никогда не приходил тебя повидать?

— Нет.

— Чем «Он» занимается?

— Не знаю.

Я даже представить себе не могла, что «Он» может чем-то заниматься…

— Где «Он» живет?

— Не знаю.

Я даже представить себе не могла, что «Он» может где-то жить…

— Его так и зовут — «Он»?

— Нет, Антуан.

— «Он» жив?

— Не знаю.

Я даже представить себе не могла, что «Он» живет на свете… «Он» был моей серой тучей. Бесформенной тенью в дальнем уголке моего сознания, которую я отгоняла, мотнув головой. «Он» был абстракцией. Бестелесным носителем фамилии, скрытым виновником белокурых волос, тайной причиной Сибиллиной непохожести.

— Позвони, там будет видно, — сказала мне по телефону Лоранс.

— А как же мама?

Вообще-то ее эта история больше не касается. Она растила нас, защищала, но теперь я взрослая.

— А сестры?

— Сестры твои как хотят. Это только ваше дело — твое и его.

Вот как! Я и «Он» — у нас с ним уже есть что-то «наше». Я сижу на кровати в гостиничном номере. Вешаю трубку на рычаг. Не знаю, что и думать. Вернее, «думать» мне нечего. Чтобы «что-то думать», надо знать, о ком и о чем… Ничего я не думаю. Что со мной творится? Сама не знаю, что со мной творится, когда я снова снимаю трубку. Нажимаю на ноль: звонок в город.

Набираю номер справочной.

Прошу его телефон.

— Вас соединить?

— Нет, я запишу номер.

— Спасибо. Всего доброго.

Девушка-оператор отключается. Я так и держу в руке телефонную трубку, уставившись на то, что записала. Под фамилией, принадлежащей живому человеку, под моей фамилией, — десять цифр. Телефонный номер. Я писала машинально. Как нечто само собой разумеющееся, я снова набираю ноль. Гудок городской линии, десять цифр. Длинные гудки. Номер свободен.

— Алло? *

— Добрый день, могу я поговорить с Антуаном?..

— Это я.

— Здравствуйте, меня зовут Сибилла.

— Хорошо, что ты позвонила мне.

— Это вас я видела вчера на встрече?

— Да.

— Почему вы меня не дождались?

— Решил не создавать проблем. Ты хочешь повидаться?

— Почему бы нет… Можно посидеть в кафе…

— Лучше будет, наверно, мне приехать в Круа-Русс?

— Как хотите…

— У тебя ведь собака… Тото, да?

— Да, мою собаку зовут Тото.

— Ты знаешь какое-нибудь кафе в Круа-Русс?

— Да, на бульваре, «Брасери-дез-Эколь»…

— Сколько ты еще здесь пробудешь?

— Три дня.

— В среду?

— Да, в среду, хорошо…

— В два часа?

— В два часа, прекрасно.

— Приходи с Тото, я буду рад с ним познакомиться.

— Да…

— Ну, тогда до среды!

— Да, до среды, в два часа.

Я вешаю трубку. Я совершенно спокойна. Сижу на кровати в гостиничном номере и смотрю в записную книжку: «„Брасери-дез-Эколь“, среда, 2 часа»… Тото спит в изножье кровати. «Он» будет рад с ним познакомиться…

У нас собрание. Коринна и Жоржетта сидят напротив меня в холле гостиницы. Только мои сестры из всей родни остались брюнетками.

— Лучше встретиться в твоей гостинице, — сказала Коринна.

Она права. Лучше не быть в стенах, пропитанных этой историей. В стенах, которые помнят наши вопросы и наши ответы. Гостиница — место нейтральное. Здешние стены нас не знают. Они ничего от нас не ждут. Здесь мы свободны.

— Какой у него голос?

— Обыкновенный.

— «Он» говорит нормально?

— Нормально.

— И что «Он» тебе сказал?

— «Он» предложил мне выпить с ним кофе.

— Ты согласилась?

— Да.

— Пойдешь?

— Да.

— Ты не боишься?

— Я назначила ему встречу в кафе.

— В котором часу?

— В два.

— А мама?

— Я ей ничего не сказала.

— Скажешь?

— Не знаю.

— Надо ей сказать. У меня такое чувство, будто мы ее предаем.

— Она этого не вынесет.

— Почему?

— Не знаю.

Помедлив, слово берет Коринна:

— Я с ней обедала… Мы говорили о «встрече»… Мама уверена, что тебе померещилось. «Он» ни за что бы не пришел, так она сказала.

— Почему?

— У нее это просто не укладывается в голове… Она боится, что «Он» снова объявится.

Да уж, все были в состоянии боевой готовности, когда этот человек возрождался из пепла.

— Вы как хотите, а я пойду в среду в два часа.

— Мне что-то не очень хочется идти…

— А я приду, но так, чтобы «Он» меня не увидел.

— Сядь за соседний столик. Все равно «Он» не знает тебя в лицо. Сможешь слушать наш разговор, а захочешь — подсядешь.

— Можно…

— Только ты уж садись так, чтобы я тебя не видела! А то я расхохочусь!

Мы с Жоржеттой смеемся, представив себе сцену. Это у нас осталось от детства. Когда что-то случается, мы смеемся. Когда нам не по себе — заливаемся как дурочки.

— Нет, прикинь! Ты говоришь ему: «Добрый день, Антуан» — и всю дорогу покатываешься со смеху!

— Нет уж. Если ты придешь, садись лицом к нему, а ко мне спиной.

— Ладно, сама решу. Я еще не знаю, приду ли.