— Остановитесь! — не выдержала Хрустальная Люстра, подрагивая всеми своими хрусталиками.

Даже не удостоив её взглядом, Позолоченная Рама прикинула на глаз, не слишком ли много в ней фруктов, установила, что, пожалуй, всё‑таки слишком, и принялась выбрасывать один за другим… да так увлеклась, что скоро все фрукты оказались на полу — раскатившись в разные стороны.

Теперь на картине были только небольшая ваза из‑под винограда, стакан в золотом подстаканнике, рядом золотая ложечка да ещё маленькая ажурная тарелочка, на которой беспокойно ёрзал аккуратно надкушенный поджаристый сухарик!

— Оставлю одни золотые вещи, — присмотревшись ко всему этому, объявила Позолоченная Рама. — А сухарик, пожалуй, съем.

Услышав такие ее слова, поджаристый сухарик сам пулей вылетел за пределы Позолоченной Рамы, а вслед за ним — ваза, стакан и тарелочка. Картина опустела: на ней уже не было ничего, кроме золотого подстаканника и золотой ложечки.

— Ну, не красота ли? — сама себе сказала Позолоченная Рама и победоносно огляделась по сторонам.

На неё смотрели с ужасом.

…а вечером в доме держали семейный совет. Никто не мог понять, как получилось, что почти все изображённые на картине предметы выпали из рамы, однако решили, что для одного золотого подстаканника и для одной золотой ложечки эта Позолоченная Рама слишком велика. Её сняли со стены и, вынув остатки картины, отнесли на чердак.

Там Позолоченная Рама стоит и до сих пор — совершенно пустая.

Вы, конечно, знаете, чем измеряются лестницы — лестницы измеряются маршами. Это так части лестницы называются: допустим, идёт себе лестница и идёт — и вдруг ка‑а‑ак повернёт направо! Это значит, что вы промаршировали один марш и что теперь новый марш начинается. Потому и говорят: это двухмаршевая лестница, если лестница с поворотом. А бывают ещё трехмаршевые лестницы, четырёхмаршевые и так далее… но все они слишком длинные, и про них долго рассказывать.

Я лучше расскажу вам про короткую Лестничку Наверх, которая и состояла‑то всего только из одного марша. Правда — в отличие от вас, которые теперь знают, чем лестницы измеряются, — сама Лестничка Наверх никогда не слышала о том, чем они измеряются… такая уж это была непросвещённая лестничка. Хоть она и состояла всего‑навсего из одного марша, а это, казалось бы, совсем легко запомнить!

Лестничка Наверх вела в мансарду. Если вам неизвестно, что такое «мансарда», — это ничего: мансарды совсем не в каждом доме бывают. Они в старых домах бывают, да и то лишь иногда: мансарда — это такая пристроечка сверху на доме. Не второй этаж, а только пристроечка, где внутри комната с низким потолком… уютная весьма.

Вот наша Лестничка Наверх туда и вела. Спросишь её, бывало:

— Куда ведёшь, Лестничка Наверх?

А она и отвечает:

— В мансарду!

Иногда даже смешно получалось: не все ведь знают, что мансарда — это такая пристроечка, и начинают думать, думать: куда же, дескать, эта Лестничка Наверх ведёт, в какие такие края неизвестные?

И некоторые по ней подниматься даже боялись: кто её знает, ещё заведёт куда‑нибудь не туда! Но это они, кстати, зря: такая милая Лестничка Наверх, конечно, куда‑нибудь «не туда» завести не могла. Её, между прочим, даже всегда специально гостям представляли:

— А тут, — говорили, — у нас лестничка наверх.

Вот Лестничка Наверх и думала, что это имя у неё такое — Лестничка Наверх — и что имени этого вполне достаточно, чтобы с ней познакомиться.

Но однажды она услышала, как какому‑то Старенькому Гостю говорят:

— А тут у нас лестничка наверх. Не бойтесь, она недлинная: всего один марш.

Лестничка Наверх, конечно, не поняла, при чём тут марш, и поспешила спросить:

— Как это… один марш?

Ей и объяснили, что лестницы измеряются маршами и что она, стало быть, одномаршевая. Лестничка Наверх сразу глубоко задумалась, а когда Старенький Гость стал подниматься по ней, сказала ему:

— Извините, пожалуйста, дорогой Старенький Гость, но мне кажется, что я всё‑таки измеряюсь не маршами.

— А чем же Вы измеряетесь? — даже остановился на полпути Старенький Гость: уж ему‑то было доподлинно известно, что все лестницы на свете измеряются маршами!

— Пока ещё не знаю, чем… — призналась ему Лестничка Наверх. — Но точно не маршами. Марши… они для военных. И для тех, кто в походе. А я тут совсем ни при чём!

— Вот тебе раз… — сказал Старенький Гость. — Как же по Вам тогда ходить? Маршировать‑то, получается, нельзя!

— Да уж, — согласилась Лестничка Наверх, — лучше не маршировать… если Вы, конечно, не военный и не в походе.

— Нет‑нет, я не военный и не в походе, — поспешил заверить её Старенький Гость. — Я мирный учитель литературы. Но Вы, дорогая Лестничка Наверх, всё‑таки сосредоточьтесь, пожалуйста, и решите, чем Вы измеряетесь, чтобы я знал, как по Вам дальше идти!

Лестничка Наверх сосредоточилась изо всех сил и наконец решила:

— Пусть все другие лестницы на свете измеряются маршами. А я буду измеряться вальсами. И поскольку я прямая, то есть без поворотов, можно сказать, что во мне один вальс. Я Одновальсовая Лестничка Наверх.

Тут уж сосредоточиться пришлось Старенькому Гостю.

— Маршировать‑то я хорошо умею, — размышлял он. — А когда‑то умел, конечно, и вальс танцевать, только это было очень давно… Даже не знаю, получится ли у меня теперь.

— Конечно получится! — убеждённо сказала Одновальсовая Лестничка Наверх. — Когда идёшь по лестнице в один вальс, этот вальс сам собой получается.

И у Старенького Гостя действительно сам собой получился вальс — правда, только один вальс, но больше от него и не требовалось. Зато в этом своем вальсе Старенький Гость мгновенно взлетел к самой мансарде — и там, в мансарде, его даже не узнали: настолько он за один вальс помолодел!

С тех пор гости в доме не переводились. Ещё бы — кому же не хочется помолодеть за один вальс! И каждый, приходя в дом, первым делом спешил в мансарду, вальсируя по Одновальсовой Лестничке Наверх, а там…

А там начиналась уже совсем другая жизнь, о которой надо писать уже совсем другую сказку.

Если кому‑то говорят: «Не сквернословьте, пожалуйста!», — значит, этот кто‑то произнёс слово, которое нельзя произносить. Есть в мире такие слова, которые нельзя произносить. Они называются «скверные». Правда, вряд ли нам ответят на вопрос, почему их нельзя произносить. А раз так — не будем спрашивать… не очень‑то и хочется!

Между прочим, тут самое странное вот что… Все знают: скверные слова нельзя произносить, а нет‑нет возьмут да и произнесут. Как‑то так получается… многие даже говорят, будто само собой получается! Дескать, живёшь себе — и совсем не хочешь произнести скверное слово, а хочешь произносить только хорошие и прекрасные слова — и даже произносишь их всё время… Но вдруг — на тебе: само собой произносится скверное слово! Прямо хоть плачь…

Так, во всяком случае, было рассказано одному Маленькому Скверному Слову — так оно это и запомнило. А когда запомнило, то сразу же дало себе обещание: никогда и ни за что не произноситься.

Кстати, Маленькое Скверное Слово не знало, что оно означает. Пыталось выяснить, да все только опускали глаза и говорили: «Мы тебе это когда‑нибудь потом объясним». А потом всегда забывали…

Время от времени — слыша, как произносятся другие слова, — Маленькое Скверное Слово задумывалось: «А интересно всё‑таки, как оно бывает — про‑из‑но‑сить‑ся? Вот повезло же некоторым словам! Особенно «да» и «нет»: подумать только, тоже ведь совсем коротенькие, а не скверные… Они на каждом шагу произносятся — без конца только их слышишь… Иногда даже дважды подряд: «да‑да» — или «нет‑нет». А то и трижды: «нет, нет и ещё раз нет!» — это обычно очень громко говорится. А меня и один раз произнести нельзя, даже и тихо нельзя — язык отсохнет!»