Там они мечтали закончить свои дни.

Бобби внезапно вздрогнул: что-то упало ему на веко. Он пошевелился. Что-то упало на нос… на этот раз он чихнул, встряхнулся, открыл глаза… Фонарь лежал чуть поодаль. Он ничего не заметил, и вдруг что-то снова упало на нос.

Происходило нечто странное. Он прикоснулся рукой к лицу: лицо было мокрым. Провел ладонью ниже, к воротничку, и открыл неприятную правду — сюртук, жилет, белье совершенно промокли… шел дождь!

Он вскочил на ноги и очутился в луже.

— Господа! — воскликнул Бобби. — Тревога! Нас затопило!

При звуке его голоса Лаберже и Атель резко проснулись; оба вскрикнули от удивления, обнаружив себя в воде.

— Потоп! — сказал Лаберже. — Напоминает Иври![41]

Но сэру Ателю было не до шуток. Он быстро понял, что дождь был вызван таянием сталактитов, свисавших с потолка. Он прислушался и, кажется, расслышал тихое и непрерывное журчание ручейков. В то же время, он не сомневался, что скала, приютившая путников, утратила большую часть своего покрова из снега и льда. Трещины и уступы, ставшие для него подспорьем в ночной экспедиции, теперь исчезли.

— Оттепель, — сказал он. — Сквозь отверстие, что мы проделали в стене, начал поступать теплый воздух…

— Отлично! — отозвался Лаберже. — Скоро нам понадобятся летние пиджаки…

Но Атель возбужденно наклонился к нему.

— Не смейтесь, — сказал он, понизив голос. — Это бедствие, если не окончательная катастрофа. Лед играет роль цемента, скрепляя эти громадные скалы. Кто знает, не рухнут они на нас?

— Дьявольщина! Опять какие-то глупости… Я хочу убраться отсюда.

— Мы попробуем… Но нечего скрывать: положение критическое, как никогда.

Сэр Атель вдруг замолчал. На его лице, несмотря на все усилия овладеть собой, проступила такая глубокая тревога, что заволновался и беспечный Лаберже.

— Эге? Что это с вами?

Атель подошел к краю обрыва.

— Прислушайтесь! И скажите мне оба — либо у меня шумит в ушах, либо я схожу с ума, либо…

— Я что-то слышу, — удивленно сказал Бобби.

— Это правда! — воскликнул Лаберже. — А вон там что-то зашевелилось. Глядите! Вам не кажется, что эти огромные черные пятна, замеченные нами раньше, начали двигаться?..

Они зажгли фонари и наклонились вперед, посылая лучи в темноту… В нагромождениях гранита и базальта что-то шевелилось, трепетало…

— Камни ожили! Что происходит? — сдавленным голосом спросил Лаберже.

— Происходит то, — в отчаянии воскликнул сэр Атель, — что мы становимся сейчас очевидцами самого поразительного явления со времен формирования первых геологических слоев… Там, внизу, под нами и вокруг нас, в далекие эпохи, давность которых мы не можем даже исчислить, вмерзли в лед колоссальные чудовища. С ледникового периода они оставались недвижны, но теперь — из-за нашей беспечности и глупости, и прежде всего моей! — просыпаются от векового сна благодаря повышению температуры.

— Так вот оно что! Но такое никто не сумел бы предусмотреть…

Бобби неожиданно вспомнил забытые школьные уроки.

— Это допотопные животные! — воскликнул он.

— Они самые, старина, — сказал репортер со своей обычной парижской насмешливостью. — Что-то вроде диплодока щедрого месье Карнеги[42], какового — то есть диплодока — мы все сможем завтра увидеть в Ботаническом саду, если выживем… Берегитесь, друг мой, не стоит попадать ему на рога!

Животные в глубинах пещеры шевелились все заметней. Слышалось что-то похожее на шуршание грубой материи, затем тупые удары, словно кто-то с усилием вбивал в землю тяжелые балки.

Раздался страшный треск: от потолка отделилась и упала вниз грузная масса, ломая ледяные иглы и отлетая от скал; она издавала пронзительные, впервые услышанные человеком крики испуга и боли…

Оттепель действовала с молниеносной быстротой. Вокруг вершины, где сбились в кучку трое друзей, пораженные ужасом при виде разворачивающегося в темных глубинах зрелища, не было больше ничего, кроме падающих обломков льда. Они увлекали за собой громадные камни и рушились вниз, ломая скалы…

И посреди этого жестокого хаоса вставали животные, стряхивая камни с могучих спин; обломки скатывались к их ногам и разлетались на мелкие куски. Грозные голоса отвечали друг другу, лапы били по земле… Эти беглецы из третичного периода уже видели подобные катаклизмы, когда вода, земля и огонь сражались в невообразимой битве потревоженных стихий… Они воплощали грубую силу, слепые инстинкты и всевластное постоянство вечно длящейся жизни — спаянность первобытных энергий, ковавших будущее миров.

Люди! Кем были они пред лицом этих гор мышц и сухожилий, этих Левиафанов, которых ни одна сказка и легенда не отважилась описать!

Напрасно Лаберже и Бобби, дрожа от ужаса, пытались успокоиться; тщетно потрясенный сэр Атель взывал к разуму, что помог мыслящим существам одолеть грубую силу…

Они чувствовали себя мелкими, слабыми и ничтожными… они были не в силах сопротивляться, они молчали и едва способны были мыслить; в их ослабевшем сознании кружились бесформенные образы, обрывки мыслей… они утратили способность вспоминать, сравнивать, рассуждать…

Дождь превратился в ливень. Лучи врилия погасли, и теперь в темноте слышались лишь фантастические и ужасающие зовы древней фауны, пробужденной внезапной регенерацией…

И пока они стояли, застыв, загипнотизированные тайной, подавленные неведомым, разразилась финальная катастрофа. В водовороте громоподобных ударов вся пещера распалась и осела вниз… беспорядочно мелькали падающие скалы, ледяные иглы прорезали воздух, как серебряные мечи…

Все вокруг обваливалось, исчезало в ужасном хаосе, чудовища выли, рычали и вопили… И, словно невероятное окончательно задалось целью победить возможное, часть потолка рухнула, оставив громадную трещину…

Лучи солнца ворвались в нее, торжествующе освещая пещеру.

Было воскресенье, конец апреля — один из тех прекрасных дней, что предвещают наступление мая.

Восемь утра: ленивый город погружен в утренний сон. Позже парижане толпами поедут за город, а пока они нежатся в постелях, благо ничто не заставляет их рано вставать, как в будние дни.

В густонаселенных кварталах вокруг Бют-Шомон, на улицах Секретан, Боливар и Боцарис, хозяйки щадят сон рабочих, тяжело трудившихся всю неделю. Они встают первыми и, убедившись, что дети крепко спят и не разбудят отца, потихоньку отправляются за покупками. Они ходят по лавкам, тщательно выбирают овощи и мясо, подсчитывая остаток недельного жалованья. Они веселы и проворны, оживлены и говорливы; они ненадолго останавливаются поболтать на углах с другими торопящимися по своим делам женщинами, причем стараются найти уголок, где можно пропустить глоток свежего воздуха — и кое-чего еще — а дети уже смеются и распевают песенки, забравшись на плечи отцов…

Все последние две недели стояла плохая погода, но в это солнечное утро в город вернулся свет. На сердце теплело, лица расцветали улыбками. Как хорошо жить!

Одна из таких кучек добрых парижанок собралась на углу рю Прадье и площади Буше-де-Перт. Женщины обменивались добродушными сплетнями: вот как влияет на характер погода!

И вдруг бакалейщик, нарезавший масло на пороге своей лавки, в изумлении открыл рот. Держа нож в вытянутой руке, он испустил жуткий вопль, повернулся, вбежал в лавку и захлопнул за собой дверь.

Женщины обернулись и разразились криками ужаса…

Огромная тень заслонила площадь — демоническое видение, огромное чернильное пятно на синеве небес…

Внезапно, не обменявшись ни словом, женщины бросились бежать, налетая друг на друга, спотыкаясь на подламывающихся ногах, нечленораздельно вопя пересохшим горлом. Они добежали до улицы Боливар, врезались в спокойную толпу домохозяек на углу и подняли тревогу.

Их преследовало страшное чудовище!