– Собрался черт уходить. Кузнец и говорит ему: “Куда ты? Ты хоть погляди, как хозяин с нами расправляется, поучись с грешниками в аду обращаться”. Но черт от страха говорить разучился, крутнул хвостиком, только его и видели.

Взглянул Кирьяков на меня – глаза у самого смеются, пригладил ладонью бороду, слегка кивнул и сказал:

– Вот вам и конец.

И тут же на меня обрушилось что-то тяжелое, перед моими глазами точно встал лиловый туман, и показалось мне, что у меня раскалывается голова…

…Нет, не показалось мне это, а на самом деле произошло. Очнулся я спустя неделю в больнице. Оказалось, ударили меня по голове поленом. Удивительно, как выжил.

Вызвали ко мне Виктора.

– Что было? – спрашиваю.

– Услышали, что мы подъезжаем, вот и хлопнули тебя, – рассказал Виктор. —Двое пытались отстреливаться, да увидели, что нас – отряд, и тоже сдались.

– А шахта?

– С утра все облазили. Сколько они динамита туда нанесли! Теперь все в порядке. Рудничное управление собирается в шахтах работы возобновить.

– Все взяты?

– Конечно, все. Их тут целая банда оказалась.

– Особенно смотрите за Роджерсом.

– За каким Роджерсом? – спрашивает Виктор.

– Как “за каким”? – говорю. – У Кирьякова, кроме местных жителей, находился еще приезжий?

– Был там один, – говорит Виктор. – Какой-то научный работник. Всякие песни да сказки собирает. Так он как кур во щи попал. Зашел к Кирьякову сказки послушать, а тут такая история… Его, конечно, тоже задержали, но документы у него оказались в порядке, сам он страшно возмутился, потребовал, чтобы относительно его послали в Москву телеграмму, и в ответ сам Базаров телеграфировал: немедленно освободить.

– Ну?

– Ну его и отпустили…

Даром что я был болен, а хотел встать и бежать… В третий раз ушел! Был в руках и ушел…

В общем, наша комиссия поехала, и враги наши тоже послали свою комиссию. Весь Урал объездил Роджерс под видом собирателя фольклора, вербуя и инструктируя вредителей и диверсантов, а попутно принимай все меры к тому, чтобы ухудшить и без того тяжелое состояние горной промышленности и тем самым побудить Советское правительство сдать уральские рудники в концессию.

Когда стало известно, под какой личиной он ездил, нетрудно было проследить, где бывал и с кем встречался этот фольклорист. Целые гнезда бывших промышленников и торговцев, кулаков и колчаковцев удалось тогда выловить.

О самом Роджерсе сейчас же сообщили в Москву, но он успел уже удрать за границу. Один иностранец—коммерсант, весьма похожий на Роджерса, заявил об утере паспорта, – правда, подозрительно поздно заявил, когда тот успел перемахнуть с его паспортом через рубеж… Тут уж ничего нельзя было поделать.

Базаров тогда был вне подозрений – его разоблачили много позже и в связи с другими событиями, и рассказывать об этом надо особо.

А что касается концессий – партия большевиков дала решительный отпор всем, кто предлагал сдать в концессию иностранным капиталистам важнейшие отрасли нашей промышленности. Мы сами навели порядок на уральских рудниках и построили там десятки новых шахт и заводов.

Виктор только что закончил следствие по делу о гибели нескольких советских работников в одной из национальных республик, подготовленной врагами Советской власти. Об этом деле Виктор не любил вспоминать. Не то чтобы оно было очень сложное, но целый ряд тяжелых обстоятельств не вызывал у Виктора охоты лишний раз перебирать подробности…

Сдав отчет и доложив о результатах поездки, Виктор направился к Пронину, но не застал его в кабинете.

– А где Иван Николаевич? – спросил Виктор.

– Дома, – ответили ему. – Взял на неделю отпуск и просил не беспокоить.

Виктор позвонил Пронину домой, но к телефону подошла Агаша, домашняя работница Пронина и самая верная хранительница его покоя.

– Это я, тетя Агаша, – сказал Виктор. – Здравствуй!

– Здравствуй-здравствуй, – отозвалась Агаша.

– Иван Николаевич занят? – поинтересовался Виктор.

– Книжки читает, – миролюбиво ответила Агаша, и по ее тону Виктор догадался, что Пронин все эти дни сидел дома и Агаша полностью могла проявлять свои опекунские наклонности, большей частью пропадавшие втуне.

– Ну так я сейчас приеду, – сказал Виктор и поехал к Пронину.

В комнате все находилось на знакомых местах, стол, как обычно, был пуст, на нем не было ничего, кроме маленького гипсового бюста Пушкина. Стену сзади письменного стола закрывала карта страны, возле двери висела потемневшая от времени гитара, подарок Ольги Васильевой, цыганской певицы, спасенной некогда Прониным, у окна стояла тахта, на которую спускался дорогой текинский ковер, украшенный старинными саблей и пистолетами, среди них терялся невзрачный короткий кривой кинжал – единственное напоминание о давнем деле, едва не стоившем жизни самому Пронину.

Сам хозяин лежал на тахте, а вокруг него – и на тахте, и на подоконнике, и на придвинутом стуле – валялись десятки книжек и брошюр, и, судя по расстегнутому вороту гимнастерки и ночным туфлям, Иван Николаевич был всерьез увлечен чтением.

– Долго, брат, пропадал, – добродушно упрекнул он Виктора, не вставая ему навстречу. – Чаю хочешь?

– Судите сами, Иван Николаевич, – пожаловался тот. – Вокруг небольшого дела навертели столько…

Питомец Пронина чуть ли не с тринадцати лет, Виктор прежде говорил с ним на “ты”, но выросши и начав работать под руководством Пронина, обязанный по службе обращаться к нему на “вы”, Виктор невольно усвоил эту манеру обращения, – так теперь всегда они и разговаривали друг с другом: Пронин на “ты”, а Виктор на “вы”.

– Слышал-слышал о твоих подвигах, – остановил его Иван Николаевич. – Даром что на диване лежу, а о твоих похождениях осведомлен. Ты мне лучше скажи, какие насекомые паразитируют на домашней птице?

Виктор наклонился к разбросанным повсюду брошюркам. “Птицеводство”, “Промышленное птицеводство”, “Устройство инкубаторов”, “Куры и уход за ними”, “Уход за домашней птицей”, “Куриные глисты и борьба с ними” – прочел он названия нескольких книжек.

– Агаша, чаю! – весело закричал Иван Николаевич и хитро прищурился. – А известно ли тебе, Виктор Петрович, чем отличаются плимутроки от род-айландов? Какая температура поддерживается в инкубаторах? Чем надо кормить вылупившихся цыплят?

Агаша внесла стаканы с чаем, и хотя Пронин собирался отпраздновать десятилетний юбилей пребывания Агаши на служебном посту и знал всю ее подноготную, он никогда не говорил в ее присутствии о делах. Агаша знала об этом и давно уже перестала обижаться за это на хозяина. Она расставила на столе варенье, печенье, закуски, вопросительно взглянула на Пронина и не без колебаний достала коньяк, – она так и не могла понять – работает Пронин, сидя все эти дни дома, или отдыхает, а Пронин, любитель коньяка, во время работы не позволял себе прикоснуться к рюмке.

Агаша вышла. Пронин придвинул к Виктору стакан с чаем.

– Налить? – спросил Виктор, берясь за бутылку.

– Себе, – сказал Пронин. – Мы непьющие. – Он достал из письменного стола стопку ученических тетрадок и положил их перед Виктором. – Любуйся.

– Ничего не понимаю, – с досадой сказал Виктор, перелистав тетрадки. – Куры, куры, куриные сердца, куриные желудки. Зачем это вам понадобилось?

– Вся разница в том, – наставительно объяснил Пронин, – что обычно любой гражданин, для того чтобы стать в какой-либо отрасли специалистом, должен проучиться года три—четыре, а то и больше, а чекист должен уметь стать специалистом в неделю… Конечно, – усмехнулся Пронин, – такому недельному врачу я бы не посоветовал браться за лечение людей, но в обществе других врачей он должен вести себя так, чтобы те не могли заподозрить в нем сапожника.