Пидоренко И.В. Все вещи мира: Фантастика. – Ставрополь, Кавказский край, 1993

Ocr Longsoft http://ocr.krossw.ru, август 2007

1

«Черт бы побрал эти государственные интересы!» – зло думал Егор, пока капитан охраны внимательно изучал его пропуск. Не впервые он приезжал сюда, па базу, и каждый раз приходилось проходить унизительную процедуру проверки. Очень нужны «зайцы» шпионам! Как же, объект стратегического значения!

Впрочем, раньше придирчивость охраны не раздражала Егора. Надо – значит, надо. Но сегодня! Сегодня он очень спешил, и каждая минута задержки злила его так, словно от нее зависела чья-то жизнь.

В сущности, так оно и было. Не без некоторой натяжки, конечно. Никакая опасность «зайцам», а тем более самому Егору, не угрожала. Но вот их дальнейшая жизнь могла круто измениться. Настолько круто, что и представить себе трудно.

И особенно трудно это будет представить дяде Саше, к которому Егор сейчас торопился. Были у него новости для дяди. Неприятные.

Капитан, наконец, закончил обнюхивать пропуск и сличать фотографию на нем с личностью Егора, вернул запечатанный в пластик прямоугольник картона.

Один из сержантов шагнул вперед. Егор не возражал. Такие тут были порядки. Не полагалось постороннему штатскому в одиночку разгуливать по территории охраняемого военного объекта.

Чесноков нажал на пульте кнопку, и дверь, ведущая уже непосредственно на территорию базы, открылась. Егор вышел вслед за сержантом.

Военная база таковой не выглядела. Аккуратные дорожки, сворачивающие только под прямыми углами, аккуратные двухэтажные домики, сияющие свежей краской, аккуратно подстриженные деревья и кусты. Ни дать ни взять – образцово-показательный пионерский лагерь. Разве что деревья были все одинаковой высоты и походили друг на друга, как солдаты кремлевского караула. Это и наводило на мысли об армии по ассоциации с образцовым армейским порядком. Во всем остальном – вылитый пионерский лагерь. Пионеров не видно? Так ведь не сезон, не начались еще заезды, май месяц только.

Но это лишь военные могли себя тешить мыслями о том, как они здорово замаскировались, закамуфлировались, и никто в целом свете не догадается, что скрыт здесь наисекретнейший военный объект. Егор же, почитывавший шпионские романы и проглядывавший в газетах статьи о нашей и «ихних» разведках, думал себе, что там, где нужно, и тому, кому интересно, все прекрасно известно самым наилучшим образом. При нынешней-то технике, когда со спутника запросто прочитывается номер автомобиля, а скоро можно будет разобрать и марку сигарет, которые курит водитель? Да запросто. Вот, например, наверняка хорошо видны погоны сержанта Чеснокова, топающего впереди Егора, как автомат, который запрограммировали на сопровождение. Хотя, может быть, военные и не такие уж лопухи и отлично понимают, что снимают их вражеские спутники изо всех сил, а потому надо делать только видимость камуфляжа, рассчитывая на то, что противник окажется дурнее и подумает, что раз плохо маскируются, то база для отвода глаз, а где-то в другом месте более серьезные дела, и внимание за этой базой ослабит. Но, с другой стороны, противник может оказаться не дурнее и решит, что… уф-ф! Так можно продолжать до бесконечности, и в конце концов самым большим дураком почувствуешь сам себя. Да и не его, Егора, это дело – думать о сохранении секретности базы. Есть специальные люди, пусть у них голова болит. Тем более, что почти за год Егор так и не узнал, что же здесь, на базе, кроме «зайцев» скрывают. Каждый раз сопровождающий доводил его до домика, где был лифт в подземные помещения, сдавал с рук на руки тому охраннику, который отвечал за лифт, и удалялся. А что было в других домиках или под ними – Бог его знает!

Егор думал обо всей этой чепухе так старательно, словно боялся, что кто-то прочтет его самые сокровенные мысли, то, с чем он пришел сегодня сюда, о чем никто, кроме дяди Саши, знать не должен. Глупо, конечно, но с некоторых пор он стал несколько суеверен. Что было причиной тому? Может быть, возраст, который принято называть средним и в котором может случиться пресловутый «кризис средних лет»? А может быть, и возраст Дениса, который нахватался в школьной своей компании всевозможных суеверий и с серьезным видом лупил отца по спине, если тот наступал на крышку водопроводного люка и дожидался, пока три человека пройдут там, где пробежала черная кошка. Поначалу Егор негодовал – конец двадцатого века! Инопланетяне в друзьях! А потом смирился, тем более что сам нередко поплевывал через левое плечо и стучал по дереву, чтобы не сглазить. Сохраняется в современном человеке что-то от темных веков. Или идет это от нынешней нашей неустроенности, от обилия бед и болезней, сваливающихся каждый день на человечество и в какой-то мере им же и порождаемых? Слабым утешением могла служить мысль о том, что вот, мол, хорошо хоть не приходится воевать с какими-нибудь инопланетными захватчиками, как тем же «свиньям» с «зайцами». Но войн хватает и на родной планете…

На этом месте размышления Егора прервались, потому что они с Чесноковым подошли к домику над подземным бункером, где с прошлого года поселили «зайцев». Нехорошим был прошедший год, смутным и тягостным.

После нападения на пансионат корабля «зайцев», когда все так счастливо закончилось, были надежды на крупные перемены к лучшему. Перемены и случились, но совсем в противоположную сторону. Опасаясь повторения налета, власти перевезли всех, кто был в пансионате, сюда, на охраняемую базу. И поселили в просторном, удобном, многокомнатном, но – подземном, бункере. Всех, за исключением повара Валеры. Посадить того за межпланетное предательство, конечно же, не смогли, но законопатили куда-то так, что и слышно о нем не было. А все остальные жили теперь здесь, очень редко появляясь на свет божий. «Зайчат» и вовсе вывозили всего пару раз – в клинику, на обследование, под покровом ночи. Отговаривались тем, что не знают, какую каверзу могут придумать их соплеменники. Так сказать, во избежание.

Взрослый заяц, плененный в пансионате, оказался крепким орешком, и сведений от него добиться нельзя было никаких, несмотря на все ухищрения земных экспертов. Может быть, тут помог бы метод Василия Степановича, который он применил в ночь нападения на пансионат – взять «за душу» и потрясти. Но кто же позволит? Тогда была экстремальная ситуация. Ею и оправдывалось применение чрезвычайных мер. А теперь время позволяет, можно (и нужно!) действовать аналитическими методами. Но что-то не очень помогала аналитика.

Подземное заключение хотя и было комфортабельным, оставалось именно заключением. И не могло не сказаться на всех участниках невероятного проекта. Или эксперимента. Каждый волен называть, как ему нравится.

Дяде Саше не нравилось ни то, ни другое. Для него жизнь с «зайцами» была именно жизнью, а воспитание их – воспитанием. И никак по-другому он называть это не хотел. Хотя и негодовал, злился, не соглашался, но добровольно отправился за своими питомцами в бункер. Год под землей подействовал и на него. Стал дядя Саша заметно рассеян, иногда бормотал что-то себе под нос, будто с кем беседовал. Сильно сдал. И начинал из крепкого еще мужчины превращаться уже в старика. Но с детьми был неизменно ласков, а если иногда и строг, то совсем чуть-чуть, для порядка, в воспитательных целях.

Изменилась и Ирина Геннадьевна. Нет, она была по-прежнему милой и обаятельной, часто светилась своей совершенно чудесной улыбкой, хлопотала и заботилась обо всех и вся. Но не раз уже замечал Егор в ее глазах какое-то странное, немного затравленное выражение, словно боялась она чего-то, что вот-вот должно случиться. И появилось это выражение совсем не после налета на пансионат, когда ее жизни угрожала реальная опасность, а вот теперь, по прошествии долгих «бункерных» месяцев. Может быть, сама обстановка предполагала возможность и даже неизбежность нового нападения, опасность неискорененную, постоянную? Или были тому какие-то другие причины? Расспрашивать Егор не мог, да и не хотел. Так получилось, что за эти месяцы чувство некоего единения душ, наметившегося сближения с Ириной Геннадьевной ушло, растаяло, и встречаясь теперь, они здоровались приветливо, разговаривали о проблемах, связанных с воспитанием «зайцев», о делах маленькой подземной колонии – но не более того. Почему так случилось, может быть, могла бы объяснить сама Ирина Геннадьевна. Но опять же – как ее спросишь?

Чесноков открыл дверь в дом.