— Угу, — согласился я, укладывая свой чемоданчик на кресло, — Насколько я понимаю, жилец от этой квартирки отказался, так что можешь ее снять. — Из чемоданчика я достал резиновые перчатки, одну пару передал Солу. Он начал их натягивать.

— Жалко, — сказал он, — что ты в воскресенье вечером его партийный билет у себя не оставил, ведь держал в руках. Куда как все было бы проще. Мы ведь за этим сюда и пришли, да?

— Это, конечно, будет находка номер один, — я стал натягивать другую перчатку. — Нас устроит любой интересный товар, но полностью осчастливить может только сувенир Компартии США. Хорошо бы отыскать какой-нибудь сейф, но суетиться мы не будем. — Я повел рукой налево. — Начинай с этой стороны.

Работать с Солом — одно удовольствие, потому что я могу полностью сосредоточиться на своих занятиях и на него не обращать внимания. Приводить обыск мы с ним любим, если при этом не надо переворачивать кушетки или пользоваться лупой, любим по простой причине: после обыска получаешь четкий и окончательный ответ — да или нет. В этой комнате мы провели добрый час, и ответ оказался «нет». Мы не только не нашли членской карточки, там не было вообще ничего стоящего, способного порадовать Вулфа. Отдаленно сейф напоминал разве что запертый ларь, лежавший в ящике стола, один из ключей на связке к нему подошел, но внутри оказалась лишь наполовину опорожненная бутылка изысканного шотландского виски. Видимо, это была единственная вещь, делиться которой с приходящей уборщицей он не желал. На закуску мы оставили самое муторное — перелистать все стоящие на полках книги. В них не оказалось ничего, кроме страниц.

— Этот голубок не доверял никому, — пожаловался Сол.

Мы вошли в спальню — она была раза в два меньше первой комнаты, — Сол окинул ее быстрым взглядом и сказал:

— Слава богу, хоть книг нет.

Я от всего сердца поддержал его:

— Для книг надо с собой мальчика приводить. Листать до одурения страницы — взрослому человеку зарабатывать таким путем просто неприлично.

На спальню ушло меньше времени, но результат оказался тот же. Я все больше убеждался, что у Рони либо вообще не было никакого секрета, либо их было столько, и весьма опасных, что тут не годились банальные меры предосторожности… если вспомнить, что случилось с оранжереей, то сделать выбор из этих «либо» было нетрудно. Мы расправились с кухонькой — по размеру она напоминала лифт моего босса, — с туалетом — он был гораздо больше и вообще напоминал снимок из рекламного журнала, — и в бутылке шотландского виски, спрятанного в ларе от уборщицы, мне увиделось нечто трогательное — единственный невинный секрет, настолько невинный, что хранить его можно было дома.

Наверное, я человек очень демократичный, раз могу испытывать столь трогательные чувства к такому отпетому мерзавцу, как Рони, об этом стоит сказать Солу. Перчатки уже были в чемоданчике, я держал его под мышкой, мы были в коридоре и направлялись к двери, собираясь распрощаться с этим жилищем. Рассказать Солу, какой я демократичный, однако не удалось: спокойное течение вечера прервали. Я уже взялся через платок за дверную ручку, как вдруг раздался звук, производимый лифтом, он остановился на нашем этаже, и его дверь открылась. Кто-то шел в эту квартиру: другой на этом этаже просто не было. Снаружи послышались шаги, в замочную скважину вставили ключ, но, пока его поворачивали и открывали дверь, мы с Солом были уже в туалете, плотно прикрыв за собой, но не заперев дверь

— Есть кто-нибудь? — негромко спросил голос. Это был Джимми Сперлинг.

Раздался другой голос, совсем тихий, однако без всякой дрожи:

— Ты уверен, что это здесь?

Это была мать Джимми.

— Конечно, уверен, — грубо буркнул Джимми. Такая грубость свойственна людям, до смерти испуганным. — Пятый этаж. Пошли, не стоять же здесь.

Шаги направились к большой комнате Я шепотом объяснил Солу, кто это такие, и добавил:

— Если они хотят здесь что-то найти, пусть ищут на здоровье.

Я чуть приотворил дверь, и мы стали вслушиваться. Они разговаривали и, судя по другим звукам, обыскивали жилище, но далеко не с той методичностью и сноровкой, с какой это делали мы с Солом. Кто-то из них уронил ящик на пол, упало что-то еще, кажется, картина со стены. Потом, если не ошибаюсь, упала книга — это было уже слишком. Не прочеши мы квартиру со всем возможным тщанием, может и был бы смысл ждать: вдруг они найдут то, что ищут, а мы возьмем и попросим их показать это нам; но стоять и тратить впустую время, позволяя им шарить по книгам, которые мы уже пролистали до последней страницы, — не глупость ли это? Поэтому я открыл дверь из туалета, через коридор вошел в большую комнату и окликнул их:

— Эй, привет!

Век живи — век учись. Я решил, что с Джимми все ясно, опасаться его нечего. У меня есть правило: не ходить без наплечной кобуры, когда расследуешь дело об убийстве, но я был о Джимми слишком невысокого мнения и не стал перекладывать пистолет в карман или брать его в руку. Из литературы же мне известно о материнском инстинкте, да и в жизни иногда приходится с ним сталкиваться, так что я все-таки должен был быть начеку. Правда, пистолет в руке едва ли помог бы, разве вздумай я огреть ее но черепу. Когда я вошел под арку комнаты, она оказалась совсем рядом, ярдах в двух, и этого было достаточно для внезапного нападения.

Она вихрем кинулась на меня, ее руки метнулись к моему лицу, а сама она завопила что есть мочи:

— Беги, беги, беги!

Смысла в этом не было никакого, но кто ждет смысла от женщины, когда она в таком состоянии? Даже будь я один, и она смогла бы задержать меня на некоторое время, позволив сыну бежать, что с того? Поскольку ни убийцей, ни полицейским я не был, то представлял опасность лишь тем, что просто видел Джимми, правда, содрать с меня это открытие она все равно не могла, даже если ногти у нее были бы еще в десять раз длиннее. Однако именно это она и пыталась сделать, и первый натиск был весьма бурным — она добралась-таки до моего лица. Один из его коготков меня ужалил, я тут же вывернул ей руку и так бы и держал подальше от себя, если бы не Джимми, — когда я вошел, он был в другом конце комнаты. Он не кинулся мамуле на помощь, не стал поддерживать ее выпад с фланга — он просто стоял у стола… но в руке держал пистолет. При виде пистолета Сол, следовавший за мной, застыл под аркой, стараясь сориентироваться, и я его понимаю: правую руку Джимми, сжимавшую пистолет, никак нельзя было назвать твердой, а это значило, что в следующую секунду может случиться что угодно. Я сгреб мамулю и притиснул к себе, она даже не успела понять, в чем дело. Она даже не могла извиваться, хотя и пыталась. Вонзив подбородок ей в плечо, я обратился к Джимми:

— Я могу сломить ее напополам, и, если потребуется, я это сделаю, не сомневайся. Хочешь слышать, как хрустит ее позвоночник? Брось пистолет. Разожми пальцы и выпусти его на пол.

— Бега, беги, беги! — заголосила мамуля дурным голосом, потому что на большее в моих объятиях была не способна.

— Вот видишь, — сказал я. — Не заставляй маму мучиться.

Сол подошел к Джимми, завел его кисть вниз, и пистолет выпал на пол. Сол подобрал его и на несколько шагов отступил. Джимми двинулся на меня. В нужный момент я толкнул к нему его маму. Вместо моих объятий она оказалась в объятиях сына и тут только увидела Сола. Эта чертова дура в самом деле думала, что я здесь один.

— Пойди посмотри на свое лицо, — предложил мне Сол.

Я пошел в туалет, посмотрел на себя в зеркало и пожалел, что отпустил ее так легко. Рана начиналась под левым глазом и тянулась вниз на целых три дюйма. Я смочил ее холодной водой, поискал что-нибудь кровоостанавливающее, но не нашел и взял в комнату влажное полотенце. Джимми и мамуля мыкались по ту сторону стола, а Сол с пистолетом Джимми лениво подпирал арку.

— Ну что это такое? — пожаловался я. — Я ведь всего-навсего сказал «привет». К чему царапаться и стрелять?

— Он не стрелял, — с негодованием возразила миссис Сперлинг.