Смехом вашим убивается жалость.[186]
Сладкие стихи любви…
мне должно оставить навек…,
потому что явленные в ней (Беатриче)
презренье и жестокость
замыкают уста мои.[187]
Долго таил я рану мою ото всех,
теперь она открылась перед всеми…
Я умираю из-за той,
чье сладостное имя: «Беатриче»,
…Я смерть мою прощаю той,
кто жалости ко мне не знала никогда.[188]
Душа моя, гонимая любовью,
уходит из жизни этой плача…
Но та, кто столько сделала мне зла,
подняв убийственные очи, говорит.
«Ступай, ступай, несчастный, уходи!»[189]
Слишком понятно, почему Данте выключил эти стихи из «Новой жизни»: они разрушают ее, как ворвавшийся в музыку крик человеческой боли; режут, как нож режет тело. «Кто жалости ко мне не знал никогда…», «Кто столько сделал мне зла…» Когда это читаешь, не веришь глазам: здесь уже совсем, совсем другой, нам неизвестный Данте и Беатриче Неизвестная.
«В ее глазах — начало любви, а конец в устах… Но чтобы всякую порочную мысль удалить, я говорю… что всех моих желаний конец — ее приветствие».[190] А эта порочная мысль — поцелуй.
это место Ланчелотовой повести, погубившее любящих Паоло и Франческу, так же могло бы погубить и других двух, Данте и Беатриче.
в этом, может быть, действительный конец его желаний.
соединяют их Ангелы уже в ином «конце желаний».
святая, или все еще грешная даже здесь, на небе, как там, на земле? Только этим вопросом и начинается «Новая жизнь» — новая человеческая трагедия любви в «Божественной комедии».
Это могла бы сказать и Ева Адаму, еще в земном раю, но уже после грехопадения; могла бы сказать и последнему мужчине последняя женщина.
Если довести до конца это начало желаний, то совершится заповедь: «Будут два одною плотью». Данте об этом и думать не смеет; но, может быть, смеет за него Беатриче, если больше любит и больше страдает, чем он. Только холодный, голубой, небесный цвет «жемчужины» видит в ней Данте; а розового, теплого, земного, — не видит. Но вся прелесть ее — в слиянии этих двух цветов; в ее душе нет «разделения». Этим-то она и спасет его, двойного, — единая.
Тайну земной Беатриче выдает Небесная, более живая, земная, чем та, что жила на земле.
Только что увидев ее в Земном Раю, Данте не радуется, а ужасается, предчувствуя, что и здесь, на небе, она подымет на него «убийственные очи».
«Гнев» — «презренье», «жестокость», «явленное в ней презренье и жестокость замыкают уста мои». Вдруг Ангелы запели.
Но Беатриче не слышит песни и продолжает казнить обличать его.
«Яд насмешки», il velen de l'argomento; ядом этим отравлен в сердце «вонзаемый нож».
В эту минуту, мог бы он вспомнить здесь, на небе, как там, на земле, в доме новобрачной, «смеялась эта Благороднейшая Дама» над ним, вместе с другими дамами; тем же «ядом» отравляла нож, «вонзаемый в сердце». — «Если бы знала она чувства мои, то пожалела бы меня?» Нет, не пожалела бы, потому что любила, а любовь сильнее жалости. Этого тогда не понял он, — понял теперь, когда уже поздно.
Горькою кажется жалость тому, кто познал сладость любви. Он и это почувствует, когда уже будет поздно, и когда вся глубина любви его осветится страшным светом смерти.
О смертном теле своем как будто жалеет бессмертная: в этом опять Беатриче Небесная подобна сестре своей, земной и подземной, — Франческе:
186
M. Scherillo, 314.
187
Rime 67.
188
F. N. XIX.
189
Purg. XXXI, 133.
190
Purg. XXXII, 5.
191
Par. XVIII, 20.
192
Purg. XXX, 43.
193
Purg. XXX, 55.
194
Purg. XXXI, 2.
195
Purg. XXXI, 67.
196
Purg. XXX, 79.
197
Purg. XXXI, 47.
198
Purg. XXX, 124.
199
Purg. XXXI, 52.