Может быть, после той тяжелой, едва не смертельной, болезни Данте, Биче, в одну из мимолетных уличных встреч, и прошла мимо него, без приветствия, как проходила во все эти два последних года («жестокость» это или что-то совсем другое, — мучить так человека, почти смертельно больного от любви к ней?). Но по тому, как она вдруг покраснела и побледнела от радости, увидав, что он жив и здоров, он понял, что она простила его и снова позволяет любить себя; и обрадовался этому так, как будто и она его любит; может быть, подумал, в первый раз: «А что, если любит?» Но все равно, любит или не любит, — Она есть в мире, и даже если умрет, и не будет ее, — все-таки была: уже в этом одном блаженство для него бесконечное.
вспоминает Данте, может быть, об этих блаженных днях.[215]
В первый и последний, единственный раз на земле называет он Беатриче ее земным, простым, уменьшительным именем «Биче» (так назовет ее снова, только в раю), — может быть, потому, что вдруг чувствует ее земную, простую близость, в простой, земной любви.
… «Сердце мое было, в эти дни, так радостно, что казалось мне не моим: столь ново было для меня это чувство».[217]
В эти дни, вероятно, и прозвучала одна из самых райских песен земли — о трех певцах любви и трех возлюбленных: Данте и монне Биче, Гвидо Кавальканти и монне Ванне, Лапо Джианни и монне Ладжии.[218] Но и в этой песне Данте не смеет назвать Беатриче по имени, — слишком оно для него свято и страшно; он называет ее «Числом Тридцатым», потому что «всех чудес начало — Три в Одном».
Вдруг, в этой блаженной вечности, точно громовой удар из безоблачного неба, — смерть. Монна Биче умерла внезапно, — кажется, в ночь с 8-го на 9 июня 1290 года.[220]
Данте еще писал ту песнь о блаженстве любви:
«Я еще писал эту канцону и не кончил ее, когда призвал к Себе Господь Благороднейшую, дабы прославить ее, под знамением благословенной Девы Марии, чье имя больше всех других имен почитала она… И, хотя, может быть, следовало бы мне сказать, как она покинула нас, — я не хочу о том говорить… потому что нет у меня слов для того… и еще потому, что, говоря, я должен был бы хвалить себя, converebbe essere me laudatore di me medesimo».[222]
Кажется, здесь один из двух ключей ко всему. Если Беатриче, умирая, произнесла, с последним вздохом, имя Данте и если, узнав об этом, он понял, что она его любила и умерла от любви к нему, то все понятно: ключ отпер дверь.[223]
Как она любила и страдала в мрачных, точно тюремных, стенах великолепного дворца-крепости рода дэ Барди, вельможных менял, — этого люди не знали, не понимали, и никогда не узнают, не поймут. Но только потому, что она так любила, так страдала, — Данте и мог быть тем, чем был, сделать то, что сделал. Славою, какой не было и не будет, вероятно, ни у одной женщины, кроме Девы Марии, думал он ей отплатить; но, может быть, всю эту славу отдала бы она за его простую, земную любовь, и в этом — ее настоящая, совсем иная, и большая слава, чем та, которой венчал ее Данте; этим она и спасет его, выведет из ада, — из него самого, — и вознесет в рай, к Самой Себе. Только для этого любит и страдает она, Неизвестная, во всей своей славе забытая так, что люди спрашивают: «Была ли она?»
«С Ангелами, на небе, живет, по отшествии своем, эта Беатриче Блаженная, а на земле — с моею душой», — хочет Данте утешить себя и не может.[224]
«Скорбь его… была так велика… что близкие думали, что он умрет, — вспоминает Боккачио. — Весь исхудалый, волосами обросший… сам на себя не похожий, так что жалко было смотреть на него… сделался он как бы диким зверем или страшилищем».[225]
Кажется, в эти дни, Данте, и в самом деле, был на волосок от смерти. Близкие думали, что он умрет; может быть, он думал это и сам, и этого хотел.
Ждет конца своего и конца мира, напророченного страшным сном-видением о смерти Беатриче: «Солнце померкло… звезды плачут… земля содрогается».
Вдруг, после скорби дней тех, солнце померкнет… и звезды спадут с небес… и силы небесные поколеблются. (Мт. 24, 29.)
К смерти близок он, или к сумасшествию. Пишет, должно быть, в полубреду, торжественное, на латинском языке, «Послание ко всем государям земли», — не только Италии, но и всего мира, потому что смерть Беатриче — всемирное бедствие, знамение гнева Божия на весь человеческий род.[227] «Ее похитил не холод, не жар, как других людей похищает; но взял ее Господь к Себе потому, что скучная наша земля недостойна была такой красоты».[228] — «Как одиноко стоит Город, некогда многолюдный, великий между народами. Он стал, как вдова», — начинает он это «Послание» Иеремииным плачем;[229] но мог бы начать и другим:
215
V. N. XXIV.
216
V. N. XXVII.
217
V. N. XXIV.
218
F. Torraca, p. 514.
219
Rime 52.
220
Scherillo, p. 465.
221
V. N XXVII.
222
V. N. XXVIII.
223
Scherillo, p. 365. — A. Bartoli. Storia della lett. it., V, 544.
224
Conv. II, 2.
225
Boccaccio. Vita di Dante: magro, barbuto e quasi tutto trasformato.
226
V. N. XXXIII.
227
Scherillo, p. 388.
228
V. N. XXXI.
229
G. Villani, Cron/ VII 88 — Scherillo, p. 465.