Полина подняла на вошедших мужчин свои большие глаза, и Владимир Свиридов почему-то невольно вздрогнул, ощутив на себе их словно бы рассеянный мягкий взгляд.

Нет, неудивительно, что эти глаза притянули Афоню там, в церкви.

– Ну что? – спросила она.

– Я поеду с вами в Нижний и встречусь с вашим братом, – сказал Свиридов. – А дальше – будет видно.

– Спасибо, – сказала она. – Рома будет рад вас видеть.

– Вы приехали на машине, да? – спросил Владимир.

– Да. Она стоит в вашем дворе.

Свиридов выглянул в окно и тут же увидел стоявшую напротив своего подъезда элегантную черную машину с чрезвычайно изящными обводами корпуса, судя по всему, совсем новенькую, матово отливавшую на ярком майском солнце.

– «Fiat Marea»? – проговорил он. – У вас хороший вкус, Полина.

– Нет, это у меня хороший вкус, – сказал Фокин. – Это я купил ее буквально несколько дней назад. Как говорится, дешево и сердито.

– Это сколько же в Нижнем платят попам, если они могут покупать себе такие авто? – воскликнул Свиридов.

– Во-первых, не попам, а священнослужителям, – с постной миной поправил Афанасий, – а во-вторых, я купил ее не на зарплату, а на нетрудовые доходы, как то формулировали при социализме.

– Кто бы сомневался... – пробурчал Илья, отдирая от себя назойливого Наполеона.

В Нижний Новгород они приехали уже к вечеру. Свиридов был не из тех людей, у которых сборы занимают больше времени, чем сам переезд, поэтому он оделся и приготовился к поездке за считанные минуты. Он проделал бы все это еще быстрее, если бы не Наполеон, который с редкостным упорством и наглостью крутился под ногами и мешал Владимиру что было сил и возможностей.

Вероятно, он почувствовал, что один из его хозяев уезжает и может вернуться не скоро.

Вела машину Полина, а Свиридов и Фокин сидели на заднем сиденье, пили пиво и играли в карты на деньги. К концу пути они опустошили целый ящик, и Свиридов проиграл своему другу пятьсот с лишним рублей.

На этот раз ставки были не очень высоки. Иначе проигрыш Владимира выражался бы куда более существенной цифрой.

Зачем он так быстро согласился на сомнительное предложение Афанасия? Конечно, потому, что тот был его лучшим и, возможно, единственным другом.

Но еще и потому, что человек, который намеревался платить ему достаточно приличные деньги – правда, еще непонятно, за какую именно деятельность и какие конкретно деньги, – этот человек был его старым знакомым и коллегой по работе в «Капелле».

А это значило для Владимира очень много...

Но была еще одна причина.

Свиридов пребывал в бездействии уже около месяца и чувствовал на горле мучительные стылые пальцы скуки.

Адреналин.

Ему просто не хватало адреналина.

За окном бушевал май, в воздухе блаженно расползался аромат молодости и обновления, воспламенял, губил, заставлял жить, но в душе Владимира была опустошающая, глухая боль одиночества... И весна, и эти люди за окном не могли дать его нервам того, в чем он и так отчаянно и откровенно нуждался.

Не могли дать леденящего предчувствия неотвратимой опасности. Опасности, которая заставляет мобилизовать все силы, чтобы хотя бы иметь шанс парировать смертоносный удар, а потом, мгновенно собравшись и перестроившись, нанести удар ответный – нанести наверняка, без вариантов и без трусливых откатов на попятную.

– Лечиться тебе надо, Владимир, – время от времени говорил Илья, глядя на брата в подобные критические минуты. – Сгонял бы к психоаналитику.

– Ну да, – отозвался Свиридов. – Ты че... американских сериалов насмотрелся, что ли? «Доктор, у меня такая психологическая травма! Такая кошмарная проблема! Ах, боже мой, я места себе не нахожу! Я так страдаю! У моего попугайчика начался понос!»

Илья только пожимал плечами.

И вся эта жизнь с тупой растратой заработанных на крови других людей денег, все эти жаркие отупляющие Канары и Гавайи с толпами сытых, светлых и равнодушных людей, да и квартира его брата – все это было таким пресным и до безобразия расслабляющим нервы, что порой хотелось плакать от бессилия и жалости к себе и этой бесцельной, тягомотной, стылой и спокойной светлой жизни.

И он бы заплакал, если бы умел.

Единственное, что в данный момент жизни не давало закиснуть в вязком и плотно вбирающем в себя покое, – это азарт. Владимир всегда был азартным человеком и, несмотря на пресловутую военную выдержку, отдавался игре без остатка, даже если играл не он. Ведь дело не в том, кто играет, а в увлекательности самой игры.

И сейчас, судя по всему, в Нижнем его ждала увлекательная игра...

Он встретился со Знаменским в банке. Один на один. Афанасию нужно было в храм, Полине по делам, к тому же они полагали, что Владимир и Роман лучше договорятся наедине.

– Здравствуй... Стрелец.

– Здравствуй, Шопен, – спокойно ответил Свиридов.

– Ты изменился, – сказал Знаменский. – Несколько лет назад ты был... моложе.

– А ты что же, хотел, чтобы я молодел? Ты тоже изменился.

– Плохо выгляжу?

– Если честно – неважно.

У Знаменского было измятое серое лицо смертельно уставшего от работы и от самой жизни человека. На лбу залегли глубокие морщины, а под небольшими малоподвижными глазами темнели мешки.

И еще – судя по всему, он был болен какой-то тяжелой и неизлечимой болезнью.

А ведь этот человек был одногодком Владимира. Выглядел же Знаменский на все сорок пять.

– Значит, тебя зовут Владимир, – проговорил Роман Валерьевич. – Смешно, правда? Знакомы уже много лет, а не знаем, как зовут друг друга. Мерзкая машина, перемалывающая людей...

– Это ты о «Капелле»?

– И о «Капелле» тоже. Вообще о спецслужбах. Как они делали из нас терминаторов без нервов и чувств, помнишь?

– Ты впадаешь в патетику, – произнес Владимир. – Об этом поговорим потом. Сейчас о деле. Я слышал о тех несчастьях, которые обрушились на твою семью. Чем я могу быть тебе полезен?

– Полина уже говорила, каким именно образом убили моего отца? – хмуро спросил Знаменский и отхлебнул из стакана воды. Подобно своему отцу, человеку пуританских нравов, кроме воды, он ничего не пил.

– Да. Впрыснули тубарин шприцем-автоматом.

– А тебе это ничего не напоминает?

– Напоминает, – после некоторой паузы ответил Свиридов. – Примерно так же мы с тобой в девяносто третьем отработали Зернова, бывшего полковника КГБ, который вылез в столичные банкиры. И что – исходя из этого ты утверждаешь, что к убийству Валерия Ивановича имеют отношение современные спецслужбы? Зыбкое и, если хочешь, бесплодное суждение.

– Ну хорошо, – сказал Знаменский. – Пусть так. Пусть зыбкое и пусть бесплодное. Только я не хочу, чтобы все это повторилось. Этот кошмар потерь... Не хочу, понимаешь?! У меня еще остались сестра и дядя, ветеран Афганистана, который сейчас возглавляет охранное агентство, принадлежащее «Элизеуму». Да и я сам еще хочу пожить... хотя не знаю, как с этим получится. Я чертовски устал. Есть у нашего предпринимательского сословия такая болезнь – СХУ. Синдром хронической усталости.

– От этой болезни есть прекрасное и безотказное средство, – бесцветным голосом сказал Владимир. – Контрольный выстрел в голову.

– У тебя по-прежнему черный юмор, – не моргнув и глазом, отозвался Роман. – Так что вот так... сам понимаешь, нападение – лучшая атака, – неожиданно добавил он, а потом вдруг замолчал.

– Что же ты хочешь предложить?

– Я хочу предложить тебе найти и уничтожить тех людей, которые убили моего отца и его компаньона, Ивана Андреевича, – отчеканил Знаменский. – За это я заплачу, и очень щедро, не сомневайся.

– Да в этом-то я не сомневаюсь. Сомневаюсь я в другом. Каким образом мне, новому человеку в этом городе, не имеющему информации о кругах потенциальных подозреваемых, отработать твои гонорары?