Юлька, не оборачиваясь, дёрнула ногой—пыльная полукеда шлёпнулась на пол.

— В четыре пятнадцать футбол передавать будут. «Динамо» — «Спартак». Телевизор включить?

— Не включай,— глухо сказала Юлька.

И села на кровати. Глаза у неё были сухие, недобрые.

— Галя,— проговорила она отчаянным шёпотом.— У меня большая неприятность... Очень! Я бегала к тебе на виноградник. Галя, дай честное слово, что никому не скажешь! Честное пионерское!

Галя оказалась на кровати рядом в ту же секунду. Обхватила Юлькины плечи, стукнула себя в грудь кулаком. И, прильнув худеньким плечом к сестре, стала слушать.

— Шурец! — сказала она грозно, когда Юлька выложила всё.— Ну погоди...

— Галь, почему Пётр не велел никому говорить?

— А вдруг не выйдет ничего? На что раньше времени звонить?

— Ничего, что я тебе сказала? Не будет ругать?

— Тю! От меня и не скрыл бы...

— Да, но куда Шурка мог её спрятать?

— Найдём. Вот что: ты его здесь карауль, я за огородом пошукаю. То-то Оголец глаз не кажет, баба Катя жаловалась. Ничто! Есть захочет, прибежит.

Галя подумала, чёрные брови свела в ниточку.

— Ты, Юлька, тут стой...— показала она за гардероб, как ветер пролетела по комнате, сдёрнула с этажерки вышитую розами скатёрку.— Заглянет — лови! И души без жалости. Я его тебе пригоню! Ну погоди...— Она исчезла.

Юлька повеселела. Сбросив вторую полукеду, босиком прошлёпала к гардеробу, затаилась, в душе не очень-то веря Галиным словам про Огольца.

А тот появился довольно скоро, Юлька ещё не успела соскучиться. Воровато оглянувшись, потоптался у двери, только голову в неё сунул, проверяя, есть ли кто в комнате.

Юлька вообще-то не отличалась ловкостью:, рыхловата была, неповоротлива. Но тут действовала ловко и уверенно. Скатёрка с розами обрушилась-на выгоревшую голову — мальчишка только вскрикнул от неожиданности... Ещё мгновение — он оказался на полу, а Юлька, навалившись, принялась старательно, всерьёз лупить его.

— Пусти...— извиваясь, хрипел Шурец.

— Не пущу. Говори, куда помпу девал!

— Пусти...

— Не пущу. Где помпа?

— Так его!

Ястребом налетела Галя, И быть бы тут если не беде, то неприятностям, когда б не тёти Дусин спокойный голос, произнёсший с порога:

— Драка? Двое на одного? Ай хороши!.. Девчонки мальца подмяли. А ну — брысь по местам! Галина — на кухню. Шурка — во двор. Юлечка, умойся, охолони трошки, в себя приди. Срам, да и только! Школьницы. Пионерки.

Девчонки вскочили с пола. Шурец, обернувшись лисой, шмыгнул прочь. Скатёрку Галя под суровым взглядом матери, старательно стряхивая, постелила на место. Юлька, пышущая жаром, стала «приходить в себя».

Что же теперь оставалось делать? Одно: молча ждать и терпеть.

Сели обедать как положено. Юлька с Галей многозначительно переглядывались: делай, мол, вид, что всё в порядке. Шурец, лицемер и ханжа, с невинным лицом облизывалуюжку.

Разговор шёл про всякое. И про то, что аварию на водохранилище всё не ликвидировали, раз Петруша не едет (ох, что будет, когда приедет! Помпа, помпа...). И про море. И про то, что от Юлькиных папы и мамы письма давно нет... Тут как раз щёлкнула калитка, принесли почту,

Шурец подобострастно приволок газеты, журнал «Крокодил». И ещё притаил что-то за пазухой для Юльки. Да посмел сказать, дерзко глядя в глаза:

— Тебе открытка. Мудрёная. Пляши.

— Как — пляши? — возмутилась Юлька.

— Пляши, пляши! За письма спокон века пляшут. Поглядим на московскую пляску,— вмешался дядя Федя.

— Компот дай доесть человеку.— Тётя Дуся подвинула Юльке стакан, баба Катя сунула маковый коржик.

Юлька пила компот, глазами спрашивая Галю: плясать — нет? Галя хмурилась. Шурец с коварной рожей сосал персиковую косточку, придерживая оттопыренную рубаху.

И вдруг вошёл Пётр. Как же его никто не слышал? Видно, прошёл огородом, оставив в проулке мотоцикл. Обгоревший до черноты, исхудавший, Пётр был похож на бойца с поля битвы.

Тётя Дуся, вскрикнув, по-молодому засуетилась у печки, баба Катя замахала над столом тряпкой. Дядя Федя курил. Шурец сидел, сидел и выпалил.

— Сейчас за письмо плясать будет. Она! — И показал пальцем на Юльку.

— Что? — не понял сперва Пётр.— А-а... Да, может, ещё не умеет — что пристал? Откуда письмо, из Москвы?

Не умеет? Это она не умеет?!

— Спасибо,— сипло сказала Юлька, вставая.— Я сейчас.

Галя проводила сестру беспокойными глазами. Шурец, издеваясь, водил за пазухой открыткой.

Юлька вошла к себе в комнату как в тумане. Ничего-то они с Галкой не успели исправить! Сквозь звон в ушах она слышала, как та подаёт в кухне Петру умыться, звякает ковшом, как плещется вода... Ой, плохо! А тут ещё эта мудрёная открытка — наверно, и правда от мамы с папой, тысячу лет им не писала... И она не знает, чем всё кончится. И надо плясать...

Ну и пускай. Семь бед — один ответ!

Сейчас она спляшет. Потом — хоть голову с плеч. Спляшет свой любимый твист. Дома, в Москве, все говорят, что он ей удаётся замечательно! Московский твист! Или — была не была — шейк, который девчонки из английской школы подсмотрели в каком-то иностранном фильме...

Мысли у Юльки путались, пока она меняла кеды на босоножки — не в кедах же плясать. Волосы причёсывать не стала, пусть будет художественный беспорядок. Как в том кино...

Медленно вышла Юлька в комнату, где сидела за столом семья. Пётр глянул на неё внимательно, с любопытством. Галка — тревожно. Дядя Федя гулко хлопнул в ладоши:

— Плясать так плясать — верно, сын? — и двинул в плечо Петра.— Уж инструмент бы свой прихватила. Подо что же плясать будешь?

— Ты, батя, не понимаешь,— усмехнулся Пётр.— Под гитару самой нельзя. Неудобно.

— А вы музыку в приёмнике пошукайте! — крикнула тётя Дуся. Даже она как будто не рассердилась.

Галина подбежала, включила приёмник. Какое счастье, какая удача! Из Юлькиной головы мигом вылетели все помпы и открытки, когда смелая, задорная, именно джазовая музыка вдруг зазвучала на весь дом. Юлька вышла на середину комнаты...

Лицо её стало как маска, а глаза бессмысленно вытаращились. И вдруг она начала дёргаться, как паяц на ниточке. Вправо — влево, взад — вперёд, коленками, руками.-.. Сильней и сильней, будто не суставы у неё были, а хорошо смазанные шарниры. Весёленький танец, правда? Умереть можно от хохота!

Пётр, тётя Дуся, дядя Федя и Галка смотрели поражённые. Баба Катя — с явным осуждением, Шу-рец — повизгивая: всё-таки Юлька дёргалась ловко! Туда-сюда, вправо-влево, изгибаясь и складываясь, как перочинный ножик.

— Ай батюшки! — не вытерпела тётя Дуся.— Чего это ты так страшно корячишься?

— Тьфу! — громко сказала баба Катя, отворачиваясь.

Но в эту минуту рваный джазовый вой неожиданно сменила напевная мелодия. И Юлькино тело заработало по-новому, плавнее. Юлька начала выделывать руками пассы, приседая волнообразно; ногой, вытянутой в носке, усердно втирала что-то в пол и талию гнула, голову с лохматыми волосами клонила, плечами работала усердно.,,

И случилось странное.

Постепенно, против воли, руки и ноги всей семьи Лукьяненок, подчиняясь музыке, тоже стали приходить в движение: Пётр стукнул ложкой, забарабанил пальцами; Галя тронула половицу носочком и пяткой; дядя Федя двинул сапогом; тётя Дуся взмахнула полотенцем, притопнула мелко, складно, как девушка, а Шурец, скаля зубы, уже вовсю передразнивал Юльку — извивался угрём, приседал, только не в лад, а сам по себе. Одна баба Катя стояла недвижно, ухватившись, однако, за столешницу, чтобы не осрамиться ненароком.

— Ай девка! — азартно крикнул дядя Федя.

Юлька уже ног под собой не чувствовала.., Но музыка возьми да и кончись.

Все шумно вздохнули. Шурец с размаху растянулся на полу, Юлька стояла красная, довольная.

— Н-да...— загадочно сказал Пётр.—Танцуешь-то ты лихо, это верно.