Тут как раз пришла сменять ночную дежурную фильтровальной станции лаборантка Таня. Секретарша, смеясь, рассказала ей обо всём. Таня была неравнодушна к тому, что касалось Лукьяненко, и очень заинтересовалась. А сам Пётр Фёдорович в этот день к положенному сроку на работу всё не являлся и не являлся, чего с ним прежде никогда не случалось. Почему, спрашивается?

— Чьи же такие бессовестные ребята сыскались?— сказала любопытная Таня-лаборантка, принимая от секретарши чистые бланки для анализов воды.

— А ты в дырку от ключа посмотри, может, девчонку и признаешь,— посоветовала секретарша.

Таня присела, заглянула в маленькую замочную скважину одним глазом, вторым и откинулась с удивлённым возгласом:

— Ой, матушки родимые! Да то же родня Петру Фёдоровичу нашему! Сестрёнка его приезжая из Москвы. Ещё ко мне в фильтровальную заходила... Гляди-ко: сидит за столом и спит.

Секретарша тоже нагнулась, прильнула к скважине. Опершись локтем о край большого письменного стола, уткнув в кулаки лицо, растрёпанная, измученная, Юлька действительно спала и даже причмокивала во сне губами.

— Давай и второго поглядим,— надумала секретарша.— Вдруг тоже наш, изюмовский?

Обе опять присели у замочной скважины в комнату машинистки. К великому удивлению секретарши, обнаружить второго преступника на месте не удалось. Отперли дверь: комната была пуста, а ветер, залетая в распахнутое окно, шевелил бумагу на столе да следы босых ног темнели на подоконнике. Шурец, не будь дурак, открыл окно и удрал.

— Пожалуй, Лукьяненко известить всё-таки надо,— решила, подумав, секретарша.— Может, неспроста опаздывает Пётр Фёдорович твой! Может, ищут они её дома, девчонку-то!

— Ну дела!.. Ох, дела! — взволнованно повторила Таня, прислушиваясь.— Стойте. Никак, сам Пётр Фёдорович едет?

В контору, быстро приближаясь, ворвался треск мотоцикла. Застучали по коридору шаги, показался Пётр. Он был пропылившийся, лохматый, хмурый. Без своих выпуклых очков, без кепки, хотя поднявшееся солнце уже грело вовсю.

Теперь перенесёмся в кабинет начальника и послушаем ушами Юльки, проснувшейся от знакомого треска мотоцикла, что говорили Пётр, секретарша и Таня-лаборантка.

Юлька открыла глаза. Тупо, недоумевающе уставилась на висевшие против стола начальника графики: красный — хвостом вверх (пополнение водохранилища весенними водами) и чёрный — хвостом вниз (засуха). Поглядела бессмысленно на шкаф, заваленный чертежами, на стол — в пятнах клея и чернил, на себя — в халате, босоногую.

Взволнованный голос Петра заставил вспомнить всё, вскочить и забиться в угол за шкаф. Пётр говорил:

— Беда у нас дома, потому и опоздал. Сестрёнка пропала! Таня, заскочил сказать: ты дежурь, а я в райцентр слетаю, участковому заявить. В городе на вокзале уже заявил...

Таня-лаборантка (ехидно). Куда же она у вас пропала? И по какому, интересуюсь, случаю? Сбежала или как?

Пётр (смущённо). Лишку я её вчера поругал. Девчонка бедовая, балованная, одна у отца с матерью— вот в чём причина. Бабушка ночью шум услыхала, вышла к воротам — она от дома тикает. А Шурка, братишка мой, сюда не прибегал?

Секретарша (ахнув). Второй-то, значит, кого сторож привёл, Шурка ваш?

Таня-лаборантка (ехидно). И чем же это вы,

Пётр Фёдорович, вежливый такой, мягкий, сестричку московскую спугнули?

Пётр. Обозвал, понимаешь, за дело.

Таня. Помпой, что ли? Братишка плёл, её в Изю-мовке пацаны так кличут.

Пётр. Хуже. Маманя с батей по деревне бегают, Галка в горы подалась искать.

Секретарша и Таня. А мы вам сейчас, Пётр Фёдорович, чего покажем. Угадайте!

Пётр. Некогда мне в угадки играть, поехал я...

Таня и секретарша. Да здесь она, здесь! У главного в кабинете сидит! На замке...

Пётр. Что-о?

Таня и секретарша. То, что слышите. Спит ваша сестрёнка. Сторож их с Шуркой застукал. Аж у водосбора!

Пётр. Ох непутёвые...

Звякнул в замке ключ. Юлька в углу вдавилась в стену. Щель прорезалась в двери, увеличилась. Удивлённый голос Тани-лаборантки протянул:

— Ай, и эта куда-то делась!..— И трое ввалились в кабинет.

Не стоит рассказывать, что там произошло дальше. Довольно скоро по шоссе к Изюмовке уже мчался голубой мотоцикл. На переднем сиденье за рулём сидел Пётр. На заднем, вцепившись в брата обеими руками,— Юлька с грязным, зарёванным лицом. Полы её халата, отлетая в сторону, бились и хлопали по ветру, как маленькие цветные паруса.

А в это же самое время где-то задами огородов, опережая мотоцикл брата с найденной беглянкой, спешил и пробирался к дому босоногий хитрюга Шурец.

Стучит-гудит на усадьбе Лукьяненок побуревшая от зноя земля. Отчего стучит, почему гудит?

Да всё потому, что работают на ней две помпы! Маленькая в глубине колодца-скважины, умница пом-почка, отважно и старательно качающая из-под земли драгоценную влагу, и Юлька-Помпа, злополучная её командирша.

Впрочем, такая ли уж злополучная? Правда, что не бывает худа без добра. По-настоящему страшно лишь то, что непоправимо. А Юлькину вину исправить было можно, можно! Она это знала твёрдо. Ей даже легко стало опять на сердце, и нос чуть задрался к небу,и «редькин хвост».

С Петром они в то утро поговорили в кабинете начальника коротко и ясно. Потом, дома, протянул он ей просто руку, возвращаясь работать на водохранилище, и уехал. А вот от тёти Дуси с дядей Федей попало, разумеется, так, что держись! Дядя Федя гремел на весь дом. Хорошо, что не во дворе. Тётя Дуся беспощадно, несмотря на осунувшееся за ночь Юлькино лицо, заявила:

— Либо наши порядки уважишь, что о людях, как о себе, думать надо, либо вот тебе бог, как в старину говорили, а вот порог. И если ещё хоть раз самовольно от дому отлучишься, сейчас даю Тоне телеграмму — пусть забирает! Некогда нам с тобой, матушка, цацкаться!..

«Матушка» умоляюще пролепетала:

— Не давайте телеграммы, тётя Дуся, я больше не буду! И все ваши порядки уважу...

Хорошо ещё, тётка не знала, что совсем не купаться бегала она ночью на водохранилище!

— Насчёт же другого, сама чуешь, насчёт чего — как без спроса жильцов приваживать,— туманно и пугающе пригрозила тётя Дуся,— мы с тобой ещё вечерком потолкуем! И так на виноградник по твоей милости опоздала.

Баба Катя, прикрывая рот сморщенной рукой, шепнула Юльке:

— Повинись, чего уж тут... Всех ведь всполохнула!

— Всех всполохнула,— смиренно повторила та.

Но вот Галина... Они с Шурцом заявились домой

почти одновременно, когда переодетая, умытая и причёсанная Юлька уже допивала на кухне третью кружку молока. Шурец визжал с порога:

— Помпа нашлась! Нашлась Помпа!..— точно так вопили по деревне малые ребята, пока Пётр вёз её на мотоцикле: «Помпу везут, Помпу нашли!..»

Галина же встала на пороге кухни, процедила сквозь зубы, не глядя на Юльку:

— Нагулялась, барышня? Морока наша... Будешь на скважине работать чи нет? Меня черви ждут!

— Буду, конечно,— заспешила, залебезила Юлька.— Галь, ты что... сердитая? Ты на меня обиделась? А, Галь?

— Есть мне время на тебя обижаться, за тебя болеть.

И Галюха, раздувая ноздри, но явно чем-то смущённая, отправилась к своим червям.

Что же такое с ней стряслось? Почему упорно прятала от Юльки обычно прямой и честный взгляд? Неужели сердилась, кроме всего, что пришлось спозаранку бегать, лазать, искать по горам? Нет, что-то здесь было ещё... Опять засвербило на душе у Юльки. Галя, Галюшка, не сердись! Хорошо ещё, что внешне всё так обыкновенно, по-будничному обернулось. Ну, сбегала на водохранилище без разрешения, по дурости искупаться; ну, полетел за ней следом Шурец; ну, сцапал обоих сторож. Если бы родственники знали, что Юлька пережила за эту ночь! Может, Галка догадывалась? Пётр-то, конечно, всё понимал. Или почти всё. Недаром в Юлькиных ушах до сих пор звучали сказанные им в конторе водохранилища слова:

— Ладно. Кто старое помянет, тому глаз вон. Верю, и меня больше не подведёшь, и себя...