Нас с шумом повели пить чай, и на столе в большой комнате я увидел удивительные сладости, воздушные, бисквитные, песочные, о каких я мечтал в голодном детстве. А теперь они мне и задаром были не нужны. Заметив мое холодное отношение к сладкому и мучному, Оля тут же стала предлагать мне бутерброды с колбасой, бужениной, сельдью в томате, и я от растерянности и по причине гуманитарного образования их брал. Знал, что нельзя. Знал, что бегать с набитым желудком вредно, а нам еще предстояло ехать обратно на трамвае, и тем не менее брал. Тут Женя извинилась перед нами с Олей, сказала, что ей надо кое о чем посекретничать с Короленковым, и увела Короленкова. Я уже говорил, что я человек застенчивый, и, оставшись с Олей, или молчал, или бормотал невнятное и то и дело рвал тонкие нити ее вежливой беседы. А женщина она была приятная...
- Да что это вы все на дверь смотрите да на часы, - не выдержала Оля. Вы уж за Короленкова не волнуйтесь. У них там свои любезности. Вернется ваш Короленков.
- Я и не волнуюсь...
- Чтой-то вы скучный какой...
- Это я спросонья...
- Столько бежали и не проснулись?
- Надо было больше бежать. На трамвае не стоило ехать.
Тут Оля, видно, поняла, что резкими словами она многого не достигнет, и сразу стала более душевной и доброжелательной. И разговор у нас пошел. Мы обменялись мнениями о Фишере и Спасском и о том, сколько денег каждый из них получил, поделились догадками, почему Доронина ушла из МХАТа и что она еще выкинет, не уедет ли куда в Можайск, говорили и о модах и о продуктах, в частности о гречке. Умный разговор сближал нас, скоро Оля уже сидела рядом и пыталась из рук накормить меня бисквитным тортом. Из-за лишних движений кусок этого гнусного торта упал на мои бежевые брюки и испачкал их кремом и вареньем. Что мне было теперь делать! Мы боролись с пятном горячей водой, солью и химикатами, толку было мало. Попробовал я забинтовать ущербное место широким бинтом, но на ноге у меня появилось черт знает что, какая-то порочная подвязка из эпохи канкана и фонографов Эдисона. Я был сердит. Порой в очистительных хлопотах я чувствовал прикосновение ласковых рук, но пятно действовало на меня сильнее. Лучше бы уж я по ошибке сел в семнадцатый трамвай и уехал в Медведково!
Тут появились Короленков с Женей.
- Пора, - сказал мне Короленков.
- Я уж вижу, - проворчал я.
- Вы на меня обиделись? - спросила Оля.
Вид у нее был такой печальный, что мне стало ее жалко.
- Он всегда хмурый, - сказал Короленков. - Он тяжелый на подъем. Нужно время на то, чтобы его растормошить.
- До завтра, - улыбнулась мне Оля с надеждой.
- До завтра, - сказал я.
В трамвае я усердно прикрывал пятно руками.
- Ну как? - спросил Короленков.
- Что как?
- Я не про свою. Я про Олю... Конечно, она с характером. Тут сразу ничего не выйдет. Но и в длительной осаде есть своя прелесть. Впрочем, если бы ты заранее предупредил меня, я бы без спешки подготовил тебе более подходящий вариант.
- Отчего же, - обиделся я за свой нынешний вариант, - очень приятная барышня.
Вообще-то я сидел надутый. Тоже мне фрукт! Не мог предупредить меня, куда мы побежим и поедем на трамвае! Но Короленков и не замечал моего дурного настроения. Может быть, подумал я, две недели назад он и говорил мне обо всем, да я забыл?
К дому мы подбежали тихонечко. Остановились возле его "Жигулей". Он осмотрел машину на всякий случай.
- А то ведь растолстеешь с машиной-то, - сказал Короленков. - Ни шагу ведь с ней пешком.
- Да. - Я кивнул.
- Вдвоем все-таки бегать лучше, - добавил он.
- Наверное... - не стал спорить я.
- И ты понял - у них всегда можно хорошо позавтракать... Тоже ведь экономия... Трюфеля она мне покупает к чаю...
- Зачем же их разорять?
- Ничего, - сказал Короленков. - Они женщины самостоятельные, эмансипированные, и зарплаты у них большие.
У своего подъезда он опять остановился и произнес со значением:
- Я знаю, что ты джентльмен, и надеюсь, что никто ни о чем не узнает...
Я только пожал плечами: а то не джентльмен.
- До завтра, - услышал я вслед.
"Ну уж шиш! - подумал я. - Торты, пятна, любезности. Это тяжело с утра. Конечно, Оля - приятная женщина и очень была со мной ласкова, но у меня крепкая семья. Да и вставать к семи, это уж извините!"
От жены я узнал, что мне звонили Москалев с Долотовым, они услышали, что я побежал, и обиделись, что я бегаю не с ними.
- Может, действительно с Москалевым и Долотовым? - задумался я вслух. А то Короленков гоняет по каким-то пустырям с лужами. Эвон, всю брючину измазал!
Признаться, я и раньше хотел бегать именно с Москалевым и Долотовым, да робел. Уж больно на вид они были спортсмены. Все бегали кто в чем, а они - и в самый мороз - в белых майках. Дети Долотова - юные художники-прикладники эти майки расписали с помощью трафарета по рецепту журнала "Америка". На майках на спине и на груди получились круги, а внутри этих кругов стояли парни из "Ролинг Стоунз" с гитарами. Вокруг парней были выгнуты слова вполне приличные и самостоятельные, предложенные Москалевым: "У нас здоровыми должны быть не многие, а все". Вот в этих майках Москалев с Долотовым не раз проносились мимо меня, словно срывая на ходу золотые значки ГТО, и у меня сердце обрывалось. Куда же мне с ними тягаться? Однако теперь я был готов бежать и с ними.
Я знал, что они люди серьезные. Оба работали на фабрике по производству карт. Географических, разумеется. Москалев отвечал за то, чтобы на карте число кружочков городов областного подчинения точно соответствовало новейшему административно-территориальному делению. И чтобы ни кружочка больше не просочилось. Эдя Долотов заведовал пуансонами - кружочками помельче: в его ведомстве были районные города. Недавно, говорили, Москалеву дали важный пост - под его наблюдение попали пуансоны краевых и областных центров. Эдю же хотели посадить на нагретое Москалевым место. За ними теперь был глаз да глаз, и вряд ли сейчас они могли позволить себе бегать по утрам неправильно. Хотя бы и в белых майках. Вот поэтому я за ними и увязался.
Бежали мы назавтра втроем быстро, но недолго. Добежали до бульвара, а там мимо скамеек рванули прямо к газетным стендам, тут и остановились. То есть остановились Москалев с Эдей, а я-то все бежал.