К полудню они переправились через обмелевшую Ред-Ривер и углубились в бесконечную прерию, иссеченную оврагами и балками к юго-западу от гор Уичита. Ближе к сумеркам была сделана остановка на ночевку на берегу одного из многочисленных ручьев, впадавших в Красную реку.

Пока Килкенни с мексиканцами поили лошадей и привязывали их к ивам, Ривердейл соорудил небольшой костер для готовки незамысловатого ужина.

Спустя полчаса путешественники, усевшись в кружок, пили горячий крепкий кофе и ели галеты с ветчиной и окороком. Вернее, кофе пили трое. Четвертый, набив рот пищей, то и дело прикладывался к литровой бутылке «Тарантул Джюс».

— М-м, — промычал ирландец, протягивая спиртное спутникам.

Мексиканцы завертели головами, а к горлу Ривердейла опять подступила тошнота. Он еще не отошел от вчерашнего.

— Патрик! — скривило северянина. — Больше не делай этого. Хоть залейся, но не суй мне под нос виски.

— Ну и зря! — ухмыльнулся Килкенни. — Вы все еще пожалеете, когда вас проймет ночной холод.

И тут, совершенно неожиданно, в тишине летней южной ночи прозвучал тонкий блеющий голосок:

— Патрик, сын мой, ты и в дороге продолжаешь тешить дьявола.

Путешественники уставились в ту сторону, откуда исходил голос. Там, в неясном сумеречном свете, стояла высоченная нескладная фигура, державшая лошадь под уздцы.

— Тысяча чертей! — рявкнул ирландец, поперхнувшись. — Преподобный Фитцпатрик! — Он вскочил на ноги с выпученными глазами. — Чего ты здесь забыл, окаянный святоша?.. Ха, а я-то думал, что избавился от этого зануды!..

Ривердейл с мексиканцами хранили молчание, Килкенни бранился в том же духе, а внезапно объявившийся методист, оставив лошадь на привязи, вежливо спросил разрешения присесть к костру.

— Нет, это уже не смешно, — гнул свое ирландец, когда методисту подали кофе. — Чего это на тебя нашла блажь шпионить за нами, а, преподобный?.. Ты уже было принялся за сбор пожертвований на методистскую церковь… Та-а-к! Промочишь свою длинную глотку и катись отсюда!

— Во злобе и ненависти, сын мой, — спокойно парировал Фитцпатрик, отхлебывая горячий кофе, — не может человек постичь душу ближнего. Обуздай страсти, смиренно помолись Господу и садись пить кофе, как и подобает истинному христианину.

Возмущенный Килкенни открыл рот, чтобы исторгнуть нечто нелицеприятное, но слово взял Ривердейл.

— Довольно, Патрик… Кажется, тут нужно кое в чем разобраться без всякой суеты. — Он взглянул на методиста. — Итак, преподобный, Вы — среди нас, однако это не входило в наши планы. Постарайтесь объяснить, что позвало вас в дорогу вслед за нами?

— Что позвало меня в дорогу?.. Как всегда, желание служить Богу.

— Нам не нужны проповеди в пути. Говорите конкретней.

— А если конкретно, сын мой, то я намереваюсь вернуться из этой поездки с деньгами, на которые взведется храм в Дир-Сити. Чтобы осуществить это богоугодное дело, одних пожертвований не хватит. Люди прижимисты, больше думают о сиюминутной выгоде, чем о спасении своих душ… Братья во Христе! — возвысил голос методист. — Не уподобляйтесь сребролюбцам! Покажите себя с лучшей стороны, возьмите меня с собой и уделите хоть малую толику того золота, что спрятано в горах Уичита.

Путешественники удивленно переглядывались, а методист в волнении продолжал:

— Господу богу было угодно, чтобы мне, его смиренному слуге, открылись ваши планы. Патрик во сне проговорился о них, когда я в благочестивом порыве читал «Евангелие» у него в номере.

Преподобный Фитцпатрик умолк, его влажные глаза излучали надежду. Остальные молчали, даже Килкенни перестал жевать, поглаживая квадратный, поросший щетиной подбородок.

Первой нарушила тишину мексиканка:

— Ну, наверное, я должна сказать что-то… Коль золото принадлежит мне, то здесь решаю я… И, может быть, мистер Ривердейл, как руководитель этой экспедиции. — Она оглядела методиста внимательным взглядом. — Падре, все не так просто… Нет, я не о том, что мне будет жалко расстаться с каким-то количеством золота. Дело в том, что мы отправились в опасное путешествие и, как мне кажется, священнику в нем не место. Я — о трудностях пути, об индейской угрозе. Может случиться, что никто из нас не увидит этого золота.

— Дочь моя, — проникновенно заговорил Фитцпатрик, — трудности пути и всякие опасности никогда не страшили странствующих евангелистов. А что касается краснокожих язычников, то тут может статься, что я сослужу вам добрую службу. Кайова и команчи принимали меня в своих лагерях и не сделали никакого зла. Они оставят и вас в покое, если я буду с вами.

При последних словах Фитцпатрика в красивых карих глазах Кончиты Нарваэс появилась заинтересованность. Изогнув дугой темную длинную бровь, она посмотрела на северянина.

— Мое мнение? — спросил тот.

Мексиканка кивнула.

— Что ж. — задумчиво промолвил Ривердейл. — Что-то мне подсказывает, что на этот раз краснокожие окажут преподобному менее радушную встречу… Хотя, я могу и ошибаться… в конце концов, сеньорита, — Майлс поглядел на мексиканку, — нельзя отказываться даже от такого призрачного шанса.

Кончита тепло улыбнулась методисту и сказала:

— Решено, Падре. Вы едете с нами.

Длинное лицо Фитцпатрика приняло умильное выражение.

— Вы сама доброта, дочь моя. Храни Вас Господь!

Стало совсем темно. Свет от костра освещал лишь стволы ближних деревьев, кроны же растворились во мраке. Где-то вдали заунывно плакал койот, совсем рядом, на поверхности ручья, слышно было, как плещется мелкая рыбешка.

— Тихая ночка, — заметил Ривердейл. — Она даст возможность крепко выспаться сеньорите и Фитцпатрику.

Мексиканка недоуменно пожала плечами.

— Только ему и мне?

— Я, Луис и Килкенни, сеньорита, конечно же поспим, но меньше вашего. Нас троих попеременно будет ждать ночное дежурство.

— Это несправедливо! — заявила красавица.

— Сын мой, — поддержал ее проповедник, — ночное бдение должны разделить все.

Вслед за этим прозвучал еще один голос. Однако он не принадлежал ни к кому из тех, кто сидел у костра. Он был резок и насмешлив — в одно и то же время.

— Я освобождаю вас от этих забот, странники! Руки вверх, и ни единого движения.

Джон Фист, самый отъявленный головорез южнее Ред-Ривер, материализовался из темноты с двумя кольтами в руках и хищной ухмылкой на лице. Мгновение — и пятерка его дружков ступила в круг света, полукольцом окружив путешественников. Они стояли с ружьями на изготовку, жилистые руки сжимали их угрожающе крепко.

Дух смерти повис надо берегами безымянного ручья, несшего свои скудные воды в могучую Ред-Ривер. Его чувствовали мексиканцы, его ощущали ирландцы, исподлобья глядевшие на бандитов, от него перехватило дыхание и у обычно невозмутимого северянина.

Майлс Ривердейл слышал, как встревоженное сердце бьет прямо по левому нагрудному карману, в котором лежало нечто такое, от чего необходимо было срочно избавиться. Казалось, это «нечто» прожигает одежду, вонзается раскаленным лезвием в живую плоть. Назревала кульминация, и первой опомнилась Кончита Нарваэс.

— Мистер Фист, — сказала она твердо. — Вижу, вы готовы убить всех моих спутников. Но знайте, я ни под какими пытками не проговорюсь о золоте.

Потом пришел в себя Ривердейл.

— Послушай, Фист, — начал он быстро, с поднятыми руками, — если ты задумал прикончить нас, то это станет твоими самым опрометчивым поступком в жизни. Карты уже нет. Пойми, карты к золоту семьи Нарваэс больше не существует.

Ривердейл с удовлетворением увидел, как вытягивается лицо южанина, как дула его револьверов, дернувшись, стали клониться к земле.

— Соображаешь, что теперь тебе придется считаться с нами? — продолжал северянин уверенней. — Путь к золоту в моей, по твоим словам, упрямой башке…

Заметив тут, что южанин вновь напружинился и предчувствуя, что с его губ должно вот-вот сорваться «обыскать!», Ривердейл громко рассмеялся.