Огромные, мрачные пики, цельные куски скал, тонущие в облачном покрове, уже не высились вдалеке набросками и даже не нависали над головами недостижимой целью: мы видели их так близко, словно они были стенами какой-то громадной крепости. Казалось, еще совсем чуть-чуть — и я дотронусь до них рукой. Ближе к вечеру мы поднялись по последнему пологому склону Сандермау: с вершины, на которой мы стояли, Итерскау представали перед зрителем огромной гранитной панорамой.

— Ох ты ж, — тихо сказал Святоша, — если вспомнить все, что об этих местах рассказывалось, удивительно, что мы вообще дошли.

— И не говори, — отозвалась я. — Как далеко отсюда до той долины?

— Дня через два по моим расчетам мы должны уже быть на месте, — сказал Басх. — Я и не представлял, какие они... большие. Ветрила Мира...

Подходящее название, ничего не скажешь. Если только ветрило может быть из цельного камня. В моей груди клокотало какое-то непонятное чувство, смесь страха и восторга: мне казалось, если только я подойду к ним, то уже никому не сыскать те несколько пылинок, которые останутся от меня, растворившейся в сумасшедшей тишине этих скал.

Внезапно небо начало светлеть, сметая, наконец, снежное одеяло. Проглянули из-за вершин звезды... И полыхнула в вышине яркая зеленая лента. Еще одна, затем еще, танцуя на рвущихся тучах, сияя, ликуя и словно бы веселясь.

— Это что еще такое? — испугалась я.

— Никогда не видела, что ли? — удивился Святоша. — Это Песня Неба. На Севере в осенние да зимние луны часто бывает, просто из Семихолмовья не видать.

— С ума сойти...

— Серьезно? Никогда раньше не смотрела?

— Я тоже, — присоединился Басх к моему изумлению. — Много читал про это явление, но никогда не видел.

Святоша усмехнулся.

— Ну, любуйтесь тогда.

Тучи потихоньку расступались, выпуская невероятное сияние из-под своих клочьев. Зеленые ленты рассыпались по небу яркими трепещущими дугами. Для меня весь наш поход оправдался в тот же самый момент — сумасшедшие деньги, обещанные Басхом, здесь казались чем-то ненастоящим и далеким от действительности.

Ты чего ж, братец мой, приуныл?

Не устал ли со скуки страдать?

Ты зачем сюда шел-то, забыл?

Не на бал, чай, вели — помирать.

Ну, да хватит в тоске тонуть,

На портянки душонку рвать:

Легче шею в бою свернуть

Чем безруким век доживать.

Хватит, братец, слезу точить,

Не кривись от вина — допей!

Слушай: если останемся жить,

Наших следом пошлют сыновей.

Слушай: если сегодня — смерть,

Завтра нам уж не голодать.

Хватит, братец, домой хотеть.

Кто ж нас столько-то будет ждать?

Песня зазвучала меж скалами так неожиданно, что мы все вздрогнули. Было впечатление, что ее поют где-то далеко, и до нас доносится только эхо.

— Вроде бы Околица прошла, — сказал Святоша. — А солдатня все поет. Не спится же им тут. Ладно, пошли. Стемнело уж совсем, а на открытом ветре тут спать что-то не больно хочется.

Трава, засыпанная колким снегом, снова захрустела под сапогами.

Однако просвет в небе был очень недолог. Причем настолько недолог, что я уверилась, будто тучи разошлись просто ради того, чтобы показать нам волшебную Песню. Не успели мы пройти и половины пути до скал, как серая пелена вновь сомкнулась над нашими головами, и мы оказались в почти непроглядном мраке. Святоша зажег единственный уцелевший фонарь, но он не особенно помогал делу: снегопад начался настолько густой, что в лучах света лишь роилось несметное число снежных пчел. До настоящего бурана погоде, конечно, было еще далеко, но брести в колючей холодной мгле почти вслепую было трудно и жутковато. Святоша упрямо держал курс на скалы, у которых наверняка можно было укрыться от непогоды, а мы с Басхом покорно топали следом, постоянно поскальзываясь. Под ногами снова был подъем, причем довольно крутой, и при мысли о том, что от одного неосторожного движения я могу покатиться вниз, к моему горлу подступал противный ком.

Мы поднимались зигзагообразной тропой, и справа от меня оглушительно свистел нарастающий ветер. Метель скрыла от нас все, что осталось внизу, заполнив пространство ревущим белесым туманом. Где-то там, над головой, еще пыталась прорваться сквозь тучи зеленая Песня. Совсем стемнело: обычно в это время мы уже грелись у костерка и жевали то, что Небо нам послало, а сегодня приходилось продолжать поход, несмотря на одолевающую усталость. Долгое движение вдоль склона было единственным в нашем случае способом избежать изнуряющих пощечин ветра. Вот Святоша, возглавлявший наше не особенно триумфальное шествие, скрылся из виду: впереди был поворот за склон. Следом исчез и Басх, заслоняя рукой лицо.

Тут сквозь ветер прорвался звук, которого в этих горах не должно было быть. Тонкий, высокий женский голос, тянувший одну тревожную ноту. Прервался. Потом повторился — с резким повышением, словно зов водящего в прятках. “Ку-ку, где ты?..” — пронеслось в моей уставшей голове. Я обернулась, вгляделась в темноту. Ничего, естественно, не увидела, отнесла пробежавший по спине холодок за счет пробравшегося под одежду мороза, развернулась обратно, и мне в лицо ударил особенно сильный порыв ветра. Я глотнула снежинок, закашлялась, и именно этот момент выбрала моя нога для того, чтобы не найти опоры.

За поворотом начинался обрыв, благодаря метели ставший невидимым, и вот по нему-то я и покатилась в колючую снежную мглу, успев издать что-то вроде короткого писка. Когда мерзлая земля, наконец, закончила пересчитывать мои ребра, а мое лицо прочно утвердилось в снегу, я сделала попытку пошевелить конечностями. Вроде бы ничего не сломала. Болела нога в области щиколотки, но ничего такого, что беспокоило бы всерьез. Я села, выплюнула набившийся в рот снег. Нет, мне точно повезло. Далеко, интересно, улетела?

Попытавшись оценить высоту своего падения, я вдруг поняла, что это невозможно при такой погоде. Метель уже заслоняла все, а ночь окончательно вступила в свои права, оставив меня одну в белесой холодной пустоте. Света от фонаря Святоши, которым он, собственно, и вел нас за собой, отсюда не было видно. Стало страшно.

— Святоша! – закричала я, отфыркиваясь. – Свято-оша!

Ветер продолжал мерно свистеть, унося в неведомые дали и мой крик, и даже пар, едва успевший покинуть мои губы. Донесет ли он его до ушей моего напарника? Заметили ли они вообще, что я пропала?

Можно было попытаться идти вверх, но сейчас я могла делать это только вслепую. Мысли неслись паникующим вихрем, из которого я усилием воли пыталась выдернуть более-менее здравые соображения, но получалось плохо. Итак, что я могу? Брести в метель незнамо куда? Оставаться на месте в надежде, что ветер стихнет, и меня найдут? Второе – идея однозначно плохая: я просто замерзну тут за ночь без костра и убежища. Если я попытаюсь идти, то, вполне возможно, заблужусь, но этот риск не так страшен, главное – выйти на подъем, и, рано или поздно, я достигну скал. Во время ходьбы я хоть как-то согреюсь собственным движением, да и, может, на какую защиту от всего этого сумасшествия набреду. Приняв решение, я постаралась понять, в каком направлении двигаться и, выбрав дорогу, захрустела сапогами по холодному насту, в который понемногу превращался снежный покров.

Время от времени я звала Святошу настолько громко, насколько могла: холодный воздух обжигал мне горло, и я мгновенно начинала кашлять. Ничего хорошего это тоже не предвещало – грудная жаба и горячка, которые я могла заполучить благодаря своим усилиям, не пробудят во мне никакой особенной любви к этим местам. Впрочем, если я проведу эту ночь на ветру, то я и так всем этим обзаведусь. И острая настойка во фляге не спасет. Но не стоит пока об этом думать, главное – идти вверх и постараться не влипнуть во что-то похуже… Ох, да что вы говорите.