— Семейная традиция! — Хибберт стремительно восходил к вершине. — Нашей политикой всегда были честность в деле и нравственность в поведении. Сейчас это, может быть, звучит старомодно, но я лично сильно скорблю об утрате приличий, которые мой дед собрал в единый свод правил жизни.

Мальтрейверс уловил взгляд неприязненного недоверия, мелькнувший на лице Тэсс, и напоследок заметил:

— Боюсь, теперь всё не так.

Это задело Хибберта за живое, последовал предполагаемый ответ:

— Мой дед ужаснулся бы, узнав, что произошло на этой земле, мистер Мальтрейверс! — Хибберт чуть не кричал. — Я вам скажу, этот город и эта нация были бы гораздо лучше, если бы следовали собранным им правилам. Мой отец следовал им, так же, как следую и я, но сегодня безнравственность в поведении подрывает и основы общества, которое мы построили. Если бы я имел возможность его спасти, я бы…

— О, Господи, уже так поздно! — Мальтрейверс прервал Хибберта до того, как праведный гнев хозяина достиг высшей точки. — Пожалуйста, простите нас, но мы должны успеть на встречу.

Когда они уходили, Мальтрейверс окинул взглядом портретную галерею в холле, очевидно, представлявшую два предыдущих поколения честных Хиббертов. Алдерман, бородатый аристократ, его сын — гладкий, самоуверенный и правильный, облаченный как мэр…

— Великие люди, — просто сказал Хибберт. — Безупречной репутации и безупречного поведения. — Он улыбнулся с гордостью за свою семью. — Они были Хиббертами. — Фамилия прозвучала как прилагательное, вобравшее в себя все семейные добродетели, и гости, прежде чем уйти, снова посмотрели на портреты с соответствующим моменту вежливым уважением.

— Ну? — требовательно спросила Тэсс, хлопнув дверцей машины.

— Минутку. Помаши советнику Хибберту на прощанье рукой, он любит это.

Тэсс обернулась, ослепительно улыбнувшись Хибберту, а он стоял на пороге своего дома очень важный, полный собственного величия.

Мальтрейверс развернул машину и поехал по дороге, посыпанной гравием.

— Ты нашел ключ? — спросила Тэсс сквозь стиснутые в улыбке зубы.

— О да, я нашел его! — сказал Мальтрейверс, Тэсс повернулась к нему с жадным любопытством. — И осмотрел шкаф. Но я не нашел в нем «Милосердия Латимера».

Тэсс протянула разочарованно:

— И мы вытерпели все это, чтобы ничего не найти?

— Не сказал бы этого. Я узнал, что он хранит в шкафу и почему шкаф под замком. В нем содержится то, что интеллигентные люди называют эротикой, но можно называть это грубее — базарной порнухой, если судить по специфическим фотографиям. — Он улыбнулся своим воспоминаниям, пришедшим на ум. — Советник Хибберт не вор, которого мы искали, но он — довольно грязный старик. Оказывается, и такие правят обществом.

В ранний час субботнего утра Мальтрейверс и Тэсс были разбужены грохотанием грома, обрушившимся на шиферную крышу подобно упавшему дубу; летний ливень был особенно силен и обилен — такое случается во время долгого периода жары. Над Веркастером словно разверзлись небеса.

За окном потемнело, зловещие черные тучи проносились над серой вершиной башни Талбота. Вспышки молнии ослепляли башню и собор, мгновенные всполохи ледяного света пронизывали туманную лавину дождя, и два ливанских кедра, что застыли у женской молельни. Рассвет никак не наступал, июньское солнце поглотила тьма, и буйные валы туч метались над городом. Следующий раскат грома прямо над Пунт-Ярдом заставил обоих вздрогнуть, и в относительной тишине, последовавшей за ним, стали слышны голоса Майкла и Мелиссы, скрип двери и шаги, сначала на лестничной клетке, а потом и на самой лестнице.

— Я иду к себе в комнату, — предупредила Тэсс, — для того, чтобы привести себя в порядок.

Мальтрейверс остался один стоять у окна, наблюдая, как бегут, образуя пену, ручьи по чистым от ливня тротуарам Пунт-Ярда, и думал о Диане, которая, может быть, еще жива, где-то под дождем, без помощи, изуродованная, страдающая от немыслимой боли. На его лице, еще вечером оживленном беседой с Хиббертом, теперь застыло горькое выражение — буря вызывала у него нерадостные предчувствия и показалась дурным предзнаменованием. Пройдет немало времени, прежде чем он будет в состоянии улыбаться.

Бурю отнесло куда-то на запад, и теперь слышались лишь глухие отголоски грома. Дождь стал затихать, а вскоре и вовсе смолк. Солнечные лучи неожиданно прорвались сквозь облака и осветили мокрые деревья, с которых еще падали капли дождя, влажную траву, смятые дождем цветы. Мальтрейверс открыл окно, прислушиваясь к пению птиц и журчанию дождя в водосточных трубах: от земли поднималось теперь тепло, превращаясь в призрачный пар. Где-то далеко прогудел поезд, а во дворе загрохотала тележка молочника.

— Доброе утро! — закричал он, увидев Мальтрейверса. — Нам очень нужен был дождь! Какой после него воздух!..

Мальтрейверс улыбнулся в ответ, ничего не сказав.

После завтрака позвонил Джо Голдман. Его непривычно угрюмый голос, вопреки присущему неиссякаемому оптимизму, явился еще одной гранью в ауре общей печали. Были стерты с кассет видеозаписи, где Диана рассказывала детям разные истории и сказки, а на ее роли в манчестерском Королевском театре нашли новую актрису. В офис Голдмана постоянно приходили соболезнования, одно из них — от Забински.

— До сих пор никаких новостей? — спросил Джо.

— Нет.

— Гас, ты думаешь, она еще жива?

— Не знаю, что и думать. Но любая новость может быть ужасна.

— Ты не поверишь, Гас, но вчера я ходил в синагогу. Я в синагоге — представляешь? Искал рабби Гринберга, но он, оказывается, умер двадцать лет назад. Я молился за нее, Гас.

— Спасибо, Джо. Я буду держать с тобой связь. — Мальтрейверс вспомнил слова Джексона о разрушительной силе неожиданной смерти и о том, как трудно людям совладать с подобным состоянием, хотя они и стараются сделать это в меру своих возможностей. При других обстоятельствах мысль о том, что Джо Голдман может оказаться у Восточной стены, показалась бы нелепой: сам факт, что он посетил синагогу, еще больше усугубил общее тревожное состояние неизвестности. В то утро полиции удалось кое-что узнать, но это не было связано с неуловимым Артуром Пауэлом: пришел отчет о допросе Питера Синклера в Калифорнии.

— Он возвратился в Англию просто для того, чтобы провести там несколько дней, — докладывал Джексон Маддену. — Согласовал свой отъезд со студией, и ему разрешили уехать. Очевидно, он читал в газетах об исчезновении мисс Портер, когда находился здесь, но, по его утверждению, он давно не видел ее, так как они расстались несколько месяцев назад. Его передвижения по Англии кажутся несколько непонятными. Жил в своей собственной квартире в Айлингтоне, на встречи со знакомыми не набивался, пару раз ходил смотреть представления в Вест-Энде, но оба раза был там один. Насколько я могу судить, вполне возможно, что приезжал в Веркастер, но он это категорически отрицает.

Мадден протянул руку за посланием из Лос-Анджелеса, прочел его про себя.

— Ему нет никакого смысла врать, — сказал он, закончив читать. — Насколько я понимаю, пока он никуда не уезжает из Лос-Анджелеса.

— Вероятно. Режиссер стремится нагнать упущенное время, связанное с перерывом в работе, и говорит, что в течение нескольких недель никому не будет предоставлено отпуска.

— Полагаю, Синклер отрицает, что является отцом ребенка?

— Абсолютно. Я звонил в Лос-Анджелес и проверял это. Он говорит, что не виделся с Дианой около десяти месяцев.

— Так. На некоторое время оставим его в покое, но проверьте, не встречался ли он с ней на самом деле. И агент в Лондоне должен что-то знать. Или Мальтрейверс. Я все еще ничего не имею против Синклера, но, пока Артур Пауэл не найден, нам лучше держать ухо востро.

И все же Синклер раздражал Маддена. Он как звонок в дверь, который нельзя заставить замолчать, как брешь в логической цепочке мыслей, которая ведет лишь к Артуру Пауэлу, как беспорядок, нарушающий чувство уверенности. Но у него нет выбора, и ему приходится обращать на все это внимание.