— Да… Интересно, — говорит Гага. — А видел ли ты когда-нибудь, чтобы в окне этом свет горел?

— А почему бы ему там не гореть? — спрашиваю.

Но сам начал уже вспоминать..

Вообще часто так было, что мы во дворе играли до темноты, видели, как в окнах начинал свет зажигаться — в одном, после в другом. И мне тоже стало вдруг казаться, что окно это — в самой середине третьего этажа — всегда темным было.

— Ну и что? — спрашиваю Гагу.

— Не знаю, — он пожал плечами.

— То есть, ты хочешь сказать, что это особенное какое-то окно?

Гага долго молчал, потом спрашивает:

— Не знаешь случайно, сколько окон в вашей квартире всего?

— У нас в двух комнатах три окна, в кухне одно, и у Лидии Григорьевны с Борисом Ефимычем два. Шесть.

— Так, — говорит Гага. — У нас — три, в кухне — одно и у соседа-кочегара — одно. Складываем твои окна с моими — получается одиннадцать. Теперь сосчитай, сколько всего окон на третьем этаже.

— …Двенадцать! То есть, ты хочешь сказать, что одно окно лишнее?

— Ну, может и не лишнее, — говорит Гага. — Но ясно, что оно ни к моей, ни к твоей квартире не относится.

— К чему же оно относится? Гага только плечами пожал.

— Как же в эту комнату попасть? — спрашиваю.

— А думаешь, надо попадать? — спрашивает Гага.

«Так, — думаю, — все ясно! — Гага новую загадку изобрел, и непонятно, что можно ему возразить!»

— Та-ак… — говорю, — значит, между нашими квартирами какая-то комната, вход в которую неизвестно откуда?

— Видимо, — Гага плечами пожал.

— И что же там происходит?

— Откуда я знаю? — говорит Гага.

— И что ж это за комната такая, неизвестно?

— Я расспрашивал старожилов нашего дома, — говорит Гага, — никто из них даже не догадывается, что одно окно в нашем доме всегда темное.

— Значит, это ты первый заметил?

Гага плечами пожал:

— Видимо, я.

— Ну и что теперь будем делать?

— Думаешь, надо обязательно что-нибудь делать?

— Ладно, не притворяйся! — я разозлился. — Не просто же так ты меня во двор вытащил — явно хотел что-то мне предложить!

— Ну, неплохо бы, вообще, заглянуть в эту комнату, — говорит Гага. — Но вход в нее, видимо, замурован. Когда, с какой целью, и что в этой комнате замуровано — вот на какие вопросы хотелось бы получить ответы, — говорит Гага.

— Проникнуть в эту комнату через стены не удастся — вряд ли твоя преподобная бабуся позволит стену в вашей комнате проломить!

— Бабушка? — обрадовался я. — Она позволит! Пойдем, честно ей все расскажем — она разрешит!

— Да нет, — говорит Гага. — Не стоит лишних людей в нашу тайну посвящать. Думаю, самим удастся разобраться. Завтра Первое мая, все почти на демонстрацию уйдут, и мы с тобой в комнату эту проникнем.

— Но как?

— Думаю, на крыше за трубу веревку привяжем, и один из нас спокойно по этой веревке до окна спустится.

— Ты это называешь — «спокойно»?

— А что? По-моему, мы уже спускались на веревке с высоты не так давно?

— Ну, там хоть не видно было, какая высота, а тут ясно — грохнешься — все переломаешь!

— Пожалуйста, — говорит Гага, — я спущусь, а ты будешь на крыше находиться, за веревкой следить.

— Ну, почему же, — говорю, — можем жребий вытянуть — кому спускаться!

— Ну, хорошо, — говорит Гага, — завтра в девять часов я зайду за тобой, с веревкой.

Вернулся я поздно уже, лег спать. Но всю ночь не мог заснуть. «Надо же! Считал, что никаких больше тайн нет во всей вселенной, а оказалось — вот тайна, под боком, рядом с моим диваном — замурованная комната!» Так и заснул я под утро, думая о ней, и приснился мне страшный сон.

Будто бы встаю я с дивана, вылезаю через форточку на подоконник, потом, держась за раму, пытаюсь свеситься подальше, чтобы в ту, соседнюю комнату заглянуть, но нет, сбоку не видно ничего, только оконный переплет.

Вдруг, решившись, я отталкиваюсь от своей рамы вбок, лечу и оказываюсь на подоконнике той комнаты! Чуть не сорвался, но успел ухватиться кончиками пальцев за оконный переплет.

Потом прижался лбом к холодному стеклу, стал смотреть. Тут, к счастью, над двором луна появилась, и все стало мне видно в той комнате: продолговатая пустая комната, на полу черные тени от рам, в углу — цилиндрическая железная печка до потолка. И все! И ничего больше в этой комнате нет. И даже двери нет — вот что поразительно! Комната есть, печка есть, а никакая дверь в эту комнату не ведет — ни открытая, ни закрытая!

Передвинулся немножко по подоконнику, ладонью форточку толкнул. Она заскрипела вдруг, страшно громко, в тишине, и сдвинулась. Еще нажал — она почти полностью открылась и вторую форточку во второй раме сдвинула.

Подтянулся я, скорчился, и стал в эту форточку протискиваться. Пролез, повисел в комнате вниз головой… Черные тени там на полу. Тихо — только слышится громкое мое дыхание. Потом ступил руками на подоконник, потом сделал переворот и ногами встал на пол. Все! Прошел по всей комнате, стены осмотрел. Дверь все-таки есть, в той самой дальней стене, где печка. Но заклеена — чуть выступает высокий прямоугольник под обоями! Потом стал разглядывать более подробно: какие-то вещи, видно, оставленные старыми жильцами, валяются на полу: старая самодельная кукла, чулок, набитый песком и кое-где перевязанный, с глазами и ртом, нарисованными углем, потом металлический милицейский свисток с катающимся шариком внутри, еще — «маялка», сшитая из обрезков материи с зашитой внутри, — вспомнил я, — бляхой от морского отцовского ремня. И со страхом я вдруг понял, что все эти вещи мне знакомы, вернее, все это были мои вещи, которые я в разное время потерял, и как-то они оказались сейчас все вместе в этой комнате? Вернее, вспомнил я, они и не потерялись, а странным образом все исчезли — и вот теперь оказались как-то в закрытой этой комнате, на полу. Зачем? И кто их сюда собрал? Я быстро посмотрел назад — открыта ли форточка? Потом посмотрел вперед и увидел, что заклеенная дверь качается под чьими-то ударами, кто-то хочет войти в эту комнату; потом обои криво и далеко порвались, и дверь стала медленно отворяться. С бьющимся сердцем я отскочил к окну и… проснулся у себя на диване. Но долго еще не мог понять, что это был сон — настолько реально все было в той комнате. Потом я заснул, и разбудил меня звонок.

В комнату в сопровождении бабушки вошел Гага.

— Все спишь? — сказал он. — Что, разве ракеты смотреть не пойдем?

При этом он подмигивал мне так, что пробка в графине на столе дребезжала.

— А… ракеты смотреть… пойдем! — сказал я, с трудом возвращаясь к реальности.

Я встал, оделся и увидел на плече Гаги свернутую веревку… Значит, сон мой не так уж далек от действительности. Во всяком случае, в ту комнату мы сейчас полезем.

Мы поднялись по лестнице наверх, открыли дверь на чердак. Сгибаясь под низкими наклонными балками, мы шли к слуховому окну. День был солнечный, в слуховое окно входил толстый слой солнца. В луче солнца светились тучи пыли. «Как, — вдруг подумал я, — планеты во вселенной». Быстро промелькнула золотая муха. «Как комета», — подумал я. Гага вошел в пыль, закашлялся, и в освещенном столбе пыли далеко пошли волны кашля.

Через слуховое окно мы вылезли на грохочущую крышу.

— Ну, на какой трубе делаем петлю? — деловито спросил Гага, проводя веревкой вверх-вниз по своей спине, почесывая между лопаток.

— Думаю, к этой! — сказал я.

Мы подползли к краю крыши, посмотрели, куда свесится веревка — да, приблизительно над этой комнатой. Мы обвязали веревку вокруг трубы, подергали — нормально!.. Сбрасывать пока не стали, чтобы какие-нибудь жильцы третьего этажа, случайно оставшиеся дома, не заметили веревку и не подняли крик.

— Ну — кто? — спросил я.

Я почему-то был твердо уверен, что в комнате той все именно так, как я видел во сне — поэтому, честно говоря, сильно боялся.