У двери в его подъезд стоит горбатенький Толик Переворачаев, и ни обойти его, ни объехать. Когда-то они были с Эди друзьями. Теперь Эди вырос, стал взрослым, пусть и не совсем, а Толик так и остался маленьким, горб не дает ему расти, хотя Толик и на год старше Эди.

— Здорово, Толик, как жизнь? — несколько более развязно, чем это необходимо, спрашивает его Эди, чувствуя, однако, что он фальшивит. Какая может быть у человека жизнь, если человеку шестнадцать, а он горбат и в нем всего 1 метр 51 сантиметр росту? Хуёвая только может быть жизнь у Толика, Эди-бэби противен его собственный мудачески-бодрый голос, которым он говорит с Толиком.

— Да ничего, — смущенно отвечает Толик. — Вот новую картинку нарисовал. Чапаев тонет в реке Урал. Хочешь посмотреть?

Эди не очень хочет посмотреть. Толик рисует только Чапаева, иногда последнюю войну, немцев и наших, но в основном Чапаева, и Эди видел уже сотни его картинок акварелью и цветными карандашами — Чапаев всегда в черной казачьей бурке и с усами. Цвета на картинках Толика очень яркие, даже глаза режет. Мать Эди говорит, что из-за своего горба Толик умственно отсталый и психология у него как у ребенка, а половое развитие Толика нормальное, потому он хочет женщину, а как он может достать женщину, если он горбатенький? Потому Толик из мягкого горбатенького мальчика становится злым фыркающим горбуном и даже, это сказала под большим секретом дяди Сашина тетя Маруся, соседка Переворачаевых, пристает к своим сестрам, Любке и ребенку-Надьке, как к женщинам.

На Эди-бэби злость Толика не распространяется. В свое время, в детстве, вместе с Эди-бэби они изготовили немало самодельных машин и даже несколько самокатов на подшипниках. А когда Эди-бэби болел воспалением легких и лежал с температурой 39 градусов, не кто иной, как горбатенький Толик, сидел у его постели и терпеливо читал ему, Эди, книгу о путешествиях, чтобы отвлечь его от температуры.

Эди-бэби не хочется обидеть Толика, но еще больше ему не хочется идти в противно-жаркую, почти влажную атмосферу комнаты Переворачаевых, здороваться с угрюмым печником и Черной — матерью Толика, садиться на вонючее байковое одеяло и разглядывать еще одного Чапаева, высунувшего руку из волны.

— С удовольствием бы, Толь, — говорит Эди, — но меня дома приятель ждет. Завтра, хорошо? — обещает Эди, полный ненависти к самому себе.

— Ну ладно, завтра, — соглашается желтолицый, скорее зеленолицый, Толик, наверное зная или предчувствуя, что и завтра у его бывшего приятеля не будет для него времени.

Эди пробегает мимо посторонившегося горбунка и у себя на этаже облегченно вздыхает. Прорвался.

Матери дома нет. И даже нет записки на кухонном столе. Обычно Эди и Раиса Федоровна обмениваются записками. Отсутствие записки всегда безошибочно указывает на то, что мать обижена на Эди за что-нибудь. «За что сейчас?» — пытается понять Эди. Однако он не может определить вот так, сразу, что он сделал или, напротив, не сделал, чтобы заслужить неудовольствие матери.

Ровно в шесть часов, как и обещал вчера, появляется Кадик. Он в очень хорошем настроении, он, впрочем, редко бывает в плохом настроении. Кадик личность жизнелюбивая.

— Ой, чувак, что вчера было! — объявляет он прямо с порога. — Ты себе представить не можешь!

«Можешь себе представить?» или «Не можешь себе представить…» — любимые выражения Кадика.

— Людка Шепеленко боралась с Жоржем! Ты помнишь Жоржа, Эди? Людка боралась с ним на столе! — восторженно выпаливает Кадик. — Ох, и отрывная чувиха!

Эди прерывает его восторги.

— Я не достал денег, — сообщает он мрачно. — Не знаю, что я буду делать…

У Кадика меняется выражение лица. Эди знает, что он бы рад ему помочь, но никак не может. Как? У него самого нет денег. Порой Кадик зарабатывает хорошие башли пластинками, но вот уже с месяц как «пластов», как он их называет, ему не привозят из Прибалтики.

— Хуёво, чувак, — говорит Кадик осторожно.

— Давай выпьем, — предлагает Эди озабоченно и приносит с холодной веранды бутылку портвейна. Обычно в доме нет выпивки, отец не пьет совсем, его рвет от алкоголя. Для гостей тоже вина не держат, не хотят баловать Эди. Когда гости приходят, мать идет в магазин за вином. Но сейчас праздник.

— А похавать ничего нет? — спрашивает Кадик. — Я прямо от Юджина привалил, дома еще не был.

С кухни Эди приносит несколько холодных котлет, хлеба, пару вареных яиц и тарелку с холодными же, слипшимися вместе пельменями. Эди ставит все это на письменный стол, пододвигает Кадику стул, а сам взгромождается на край стола.

— С праздником тебя, — говорит он Кадику, и они чокаются стаканами.

Холодный желтый напиток почему-то ошпаривает горло Эди, как кипяток.

— Ух, хорошо пошел портвешок! — вздрагивает Кадик и цепляет вилкой котлету. — У-у! — произносит он с наслаждением, проглотив первый кусок. — Твоя маханша куда лучше готовит, умеет готовить, не то что моя идиотка!

Дурак Кадик, не понимает, какая у него мать хорошая, думает Эди. Да если ее Колечке нужны деньги, почтальонша сквозь землю провалится, а достанет ему денег. Может, именно потому, что она всегда готова помочь Кольке, Кадик ее и не замечает. Вслух же Эди только и говорит:

— Ну чего зря пиздишь, мать твоя прекрасно готовит.

— А-а! — машет руками Кадик, рот у него набит котлетой. — Маханша готовит как крестьянка. Намешает всего, так свиньям в деревне готовят.

Эди думает, что Кадик явно стыдится своей матери-почтальонши только потому, что она почтальонша, и что, наверное, он так хорошо сошелся с его матерью, так они друг другу нравятся, что его мечта — иметь респектабельных родителей. Офицер Вениамин Иванович и начитанная Раиса Федоровна Кадика вполне бы устроили.

— Давай поменяемся, — предлагает ему Эди, наливая опять портвейну в опустевшие стаканы. — Если бы у меня была такая мать, как у тебя, у меня сейчас лежали бы вот тут в кармане 250 рублей. А так что я вот должен делать? — с горечью заключает Эди.

— Ну, чувак, — заявляет Кадик уже даже и раздраженно. — Ну, скажи ты своей Светке, что не достал денег. Пойдите просто в кино, а потом можете или ко мне прийти музыку послушать, я маханшу выгоню к соседям, или вон к Вовке Золотареву можно пойти потанцевать и выпить. Что ты с ней носишься, со Светкой, — говорит Кадик. — Клевая чувиха поймет, что у чувака нет денег, что чувак сейчас на мели, и подождет. Праздник будет в другой раз. Всякое бывает, — говорит Кадик рассудительно.

Эди молчит. Откуда Кадику знать, что он очень боится потерять Светку. Как настоящий салтовский подросток, Эди не может ему сказать, что он любит Светку до ужаса, что он не трахал ее еще ни разу и что он боится, что, если он не будет водить Светку к Сашке Плотникову и вообще развлекать, Светка будет «ходить» с Шуриком. Хотя она и убеждает Эди, что Шурик такой же ее приятель, как, например, Ася — приятельница его, Эди. Честно говоря, Эди не очень верит Светке. Он видел, как Шурик порой смотрит на Светку. Откуда Кадику знать, как это тяжело, когда такой вот Шурик есть рядом со Светкой. К тому же он старше Эди, работает, и у него есть деньги. И главное, главное в этой стыдной тайне, что Эди не трахается со Светкой, а значит, они не совсем связаны и она, Светка, ничего, собственно, Эди не должна. Если б они трахались, Эди мог бы запретить ей встречаться с Шуриком, потому что он, Эди, этого не хочет. Эди не может объяснить все это Кадику, потому что Эди вырос на Салтовке, где подросток должен быть мужчиной. А Эди даже плакал втихаря несколько раз, когда ссорился со Светкой. Никто, конечно, этого не знает.

— Ну, что будем делать? — спрашивает Кадик.

— Хуй его знает, — отвечает Эди задумчиво.

— Поедем лучше к «Победе», — говорит Кадик. — Почитаешь стихи, чувак, я уверен, что выиграешь приз, а?

— А как же Светка? — спрашивает Эди неуверенно.

— Возьмем и Светку, — решает Кадик. — Ей будет приятно, что ее чувак при тысячах народу выиграл приз за лучшие стихи. Девочки это любят, — говорит Кадик воодушевленно. — Свет, микрофоны — а на эстраде ее чувак! О-о-о! — тянет Кадик. — Ты сразу подымешься в ее глазах.