Игрок на другой стороне… О да, это игра, в которой любая фигура, исчезнувшая с доски, означает смерть, а от каждого хода зависят миллионы долларов. Игра, в которой Йорк-Сквер был доской с замками в каждом углу. Уолт — пешка, замки — ладьи. А остальные фигуры?

— Ну, конечно, — снова произнес вслух Эллери и снова виновато посмотрел на дверь отцовской комнаты, однако инспектор продолжал спать.

Королева — самая могущественная фигура — также присутствовала там, не зная, какой делать следующий ход. Как ужасно было видеть во сне ход, оставивший Энн исходящей кровью и ненавистью!

Рыцарь? Он тоже имеется — при мысли об этом Эллери почти улыбнулся. Сэр Персивал, рыцарь короля Артура, погубленный магией чародейки… Бесхитростный Парсифаль, ставший в конце концов стражем Святого Грааля… Как далеко можно зайти в этой циничной символике?

Но нет епископа… Только подверженный подобным ночным фантазиям может понимать, какой неуловимой может быть их мельчайшая деталь и как страстно можно желать ее найти.

Внезапно Эллери радостно хлопнул по кожаному подлокотнику кресла. Епископ есть, ибо в былые дни шахматного епископа именовали лучником. Ему приходилось видеть старинные шахматы, где эта фигура держала лук. Арчер![43]

Пешка, ладья, рыцарь, королева, епископ… А король?

Когда король в плену, игра окончена. Только так можно узнать, кто король.

Игрок на другой стороне…

Голова без лица… Эллери закрыл глаза и вновь увидел безумное движение шахматных фигур, меняющих головы, с ужасом вспоминая то мгновение, когда все головы оказались на своих местах. Даже безликая голова на момент обрела лицо, совпав с фигурой короля — лицо игрока на другой стороне. Он увидел его и забыл…

Эллери спрыгнул с кресла. Но его левая нога еще спала, и он покачнулся. Кресло стало вращаться. Эллери зацепил рукой кофейник и с трудом удержал его, не дав содержимому пролиться на ковер.

Тяжело дыша, он поставил кофейник на стол и попытался подняться снова. На сей раз действуя осторожно, вспоминая историю о двух быках, молодом и старом, заметивших стадо телок. «Давай подбежим к ним, и одна из них будет наша», — предложил молодой. «Нет, сынок, — с достоинством ответил старик, — давай подойдем, и нашими будут все».

Эллери стоял на правой ноге и тряс левой до тех пор, пока не ощутил в ней покалывание. Затем он, хромая, подошел к книжной полке и вынул оттуда Бартлетта,[44] стоявшего между Фаулером[45] и Роже.[46] С трудом найдя нужную цитату из Хаксли,[47] он заложил страницу указательным пальцем, вернулся к столу и начал читать при свете лампы:

«Шахматная доска — это целый мир, фигуры — его явления, правила игры — то, что мы называем законами природы. Игрок на другой стороне скрыт от нас. Мы знаем, что он всегда играет честно, справедливо и терпеливо…»

Эллери сердито захлопнул книгу. Вот к чему приводит погоня за аналогиями! Они, как иногда пули, попадают достаточно близко, чтобы напугать, но затем рикошетируют в постороннего! Он снова почувствовал, что слишком торопится, отложил в сторону «Знакомые цитаты» и задумался.

Некоторое время Эллери сидел неподвижно, лишь изредка шевеля ногами. «Сейчас мой ход», — думал он. Его глаза закрылись, но это не имело отношения ко сну.

Внезапно Эллери увидел свой ход, но сразу же отверг его. «Не будь дураком, — сказал он себе. — Ты же потеряешь своего рыцаря…» Если бы только ему удалось вспомнить, какая голова соответствовала какой фигуре! Особенно… Эллери пытался подумать о возможности других ходов, но его ход, не сдаваясь, положил теплую голову ему на лодыжку и замурлыкал, как кот. Эллери попробовал стряхнуть его, но он вонзил в него когти. Пришлось подчиниться, взять его на колени, погладить и сказать: «Ладно, давай рассмотрим тебя как следует».

Когда Эллери поднялся, он знал, что принял решение гораздо раньше. Эллери понимал всю его опасность и предвидел, сколько придется доказывать и убеждать, но все это не имело значения.

Эллери открыл дверь спальни отца с такой силой, что ручка громко ударила в ямочку, которую она постепенно выбила в штукатурке стены. Это всегда заставляло инспектора вскакивать, хотя проснуться по-настоящему он мог лишь минут через десять. Эллери терпеливо ждал, пока старик стаскивал с лица простыню, ворчал и ругался.

— Сколько сейчас времени, черт побери? — наконец поинтересовался он.

— Папа, — отозвался Эллери, — нам придется выпустить Уолта.

После этих слов разверзся ад.

Мистер Дж. Х. Уолт вернулся в Йорк-Сквер, и пресса проигнорировала это чудо.

Арестовав Уолта за убийство Майры Йорк, инспектор Ричард Квин попросил репортеров помалкивать об этом, пообещав позднее предоставить им всю информацию. Поэтому три газеты вовсе не упомянули об аресте Уолта, три напечатали о нем на последних страницах, сообщив, что слуга «задержан для допроса». Седьмая газета, выполняя обещание, ничего не сообщила в колонке новостей, но, зато, увы, один из обозревателей на редакционной полосе разразился потоком следующих мыслей:

«Если кого-нибудь интересует работа мастера на все руки, то можем сообщить о появлении вакантного места в частном парке с четырьмя игрушечными замками по углам. Занимавший это место до сих пор, кажется, не в состоянии опровергнуть улики, связывающие его с последним случаем смертельной эпидемии, которая поражает миллионеров, обитающих в упомянутых замках. До сих пор счет был три-ноль не в пользу полиции, но теперь они, возможно, наверстают упущенное, и комиссар с гордостью сообщит о разоблачении убийцы.

Впрочем, судя по действиям нашей «либеральной» администрации, можно прийти к малопривлекательному выводу, что оставшееся безнаказанным убийство — более легкий и аккуратный способ отправки на тот свет, нежели разорение богачей с помощью чудовищных налогов».

Возможно, большинство репортеров пошли навстречу инспектору Квину, потому что испытывали к нему уважение и доверие. Некоторые из них, вероятно, имели наготове весьма ядовитые заметки, но спрятали их подальше, прочитав стряпню упомянутого обозревателя, отчасти из презрения к его политике, направленной исключительно на возбуждение ненависти в массах, отчасти из отвращения к его личности, которая выглядела и пахла как испорченные дрожжи, или же из зависти к его годовому доходу, который мог подсчитать только компьютер. Короче говоря, каковыми бы ни были их побуждения, все репортеры оставили безымянного обозревателя в одиночестве на не отмеченном на карте рифе, понявшего наконец, что сенсация только тогда является таковой, когда ее подтверждают коллеги. Утренние издания разнесли в щепки его сенсацию, как ураган — утлое суденышко.

Ибо все газеты, включая его собственную, сообщили, что Майра покончила с собой, поэтому Джон Хенри Уолт освобожден из заключения, Эмили погибла в результате несчастного случая, а в деле Роберта достигнут такой прогресс, что ареста можно ожидать с минуты на минуту.

Ни одна из этих новостей не поступила официально — с Сентр-стрит.

Так как никто не может длительное время пребывать в состоянии страха, гнева или растерянности, сохраняя при этом способность логически мыслить, Эллери позволил себе короткий момент беспечности. Возможно, виной тому было солнце в волосах Энн Дру, которая вместе с Томом Арчером прогуливала щенка по Йорк-Скверу. Позже Эллери говорил, что, если бы кто-нибудь из этих троих отсутствовал, он не сделал бы такой ужасной ошибки.