Джонни познакомился с семьями Хемас и Хэкетт, с Мертоном Избелом, с матерью Дрейкли Скотта Матильдой (самого Дрейкли здесь не было), со старым Хоузи Леммоном, с Эмили Берри, со всеми детьми и чувствовал себя не в своей тарелке. Он ощущал себя ньюйоркцем, что бывало нечасто, хотя Шинн-Корнерс, казалось, должна быть у него в крови. «Правда состоит в том, — думал Джонни, — что у меня с этими людьми еще меньше общего, чем было с корейцами и китайцами. Что с ними происходит?»

Семейство Хемас внушало тревогу. Хьюберту Хемасу, худому молчаливому мужчине с грязными руками, нарядный воскресный костюм явно мешал. Он словно излучал какую-то враждебную силу. Его угрюмое лицо оставалось неподвижным, за исключением острых скул; чтобы посмотреть куда-нибудь, он поворачивал голову, словно глаза не могли двигаться сами по себе. Обмениваясь редкими фразами с другими мужчинами, Хьюб выглядел настороженным. Было невозможно представить его себе способным изменить собственное мнение или хотя бы понять иную точку зрения. Джонни не удивился, узнав, что Хьюб Хемас более двадцати лет был председателем деревенского совета.

Его жена Ребекка, толстая, как корова, напротив, все время шумно переговаривалась и хихикала с другими женщинами, но при этом не сводила глаз с мужа.

Дети также выглядели внушительно. Два восемнадцатилетних близнеца, Томми и Дейв, были крепкими парнями с массивными подбородками и лишенными выражения глазами. Вспоминая крутых личностей, с которыми ему приходилось сталкиваться в армии, Джонни думал, что братья имеют все шансы стать злобными и опасными типами. Дочь Эбби — скороспелая двенадцатилетняя девица с чрезмерно развитой грудью — дерзко посматривала на молодых мужчин.

В Мертоне Избеле и его семействе ощущалось нечто странное. Джонни видел, как они въезжали в деревню в обшарпанном фургоне, запряженном лошадьми, которыми правил широкоплечий фермер, — ему не хватало только бороды, думал Джонни, чтобы походить на старого Джона Брауна.[15] Его дочь Сара и внучка Мэри-Энн сидели по обеим сторонам от него тихо, как мыши. По словам судьи Шинна, Избел был вдовцом, а Сара и ее дочь жили с ним. Казалось, судье не хотелось говорить о них.

Избел стоял рядом с Хьюбертом Хемасом, Орвиллом Пэнгменом, Питером Берри и судьей, разговаривая о погоде, урожае и ценах, а его дочь и внучка одиноко сидели в углу, словно сквозь окно глядя на недосягаемую роскошь. Никто не подходил к ним, кроме Фанни Эдамс. Старая леди принесла Мэри-Энн мороженое, пирожные и стакан молока и заставила ее мать взять пунш и печенье, но на предложение присоединиться к другим женщинам Сара покачала головой с подобием улыбки, девочка же вообще выглядела испуганной. У Сары были большие печальные глаза, которые оживали только при взгляде на дочь.

Констебль Берни Хэкетт представил Джонни Мертону Избелу. Старый фермер молча кивнул и отвернулся.

— Я сказал мистеру Избелу что-то не то, мистер Хэкетт? — улыбаясь, спросил Джонни.

— Конечно нет. — Хэкетт был тощим субъектом с лицом, лишенным подбородка, постоянной морщиной между бровями и гнусавым голосом. — Мерт всегда такой. Вам нужно прожить здесь сорок с лишним лет, прежде чем он будет считать вас имеющим права подавать голос. И даже тогда он едва обратит на вас внимание. В Шинн-Корнерс никого не назовешь по-настоящему современным, но Мерт все еще живет при администрации Мак-Кинли.[16] Ведет хозяйство теми же способами, какие видел в детстве, сам подковывает лошадей, не желает никого слушать, как глухой баптист. Короче говоря, упрям как осел.

— Его дочь… — начал Джонни.

Но Хэкетт продолжал, как будто Джонни не произнес ни слова:

— Питер Берри однажды пытался продать ему туалет со сливом, но Мерт сказал, что, если старый сортир с тремя дырками был достаточно хорош для его папаши, значит, он сгодится и для него. У него нет ни водопровода — только ручной насос, — ни электричества, ни газового резервуара, ничего. Мерт Избел мог бы с таким же успехом жить во времена Эйсахела Шинна. Но человек он праведный, богобоязненный, и никто громче его не поет гимны по воскресеньям.

— Почему его дочь…

— Прошу прощения, мистер Шинн. Вижу, матушка суетится с моим младшим. — Берни Хэкетт быстро отошел, и прошло немало времени, прежде чем Джонни узнал, почему дочь и внучка Мертона Избела сидели в углу.

Джонни заинтересовала Матильда Скотт — мать паренька, которого они встретили утром в лавке Берри. Она была единокровной сестрой Ребекки Хемас — обе были последними представителями некогда многочисленной семьи Экли. Лицо миссис Скотт походило на маску не проходящей усталости и боли.

— Она была красивой девушкой, — сказал судья Шинн, когда Матильда отошла искать свою тринадцатилетнюю дочь. — Дрейкли унаследовал глаза от нее. Кроме них, от прежней Матильды ничего не осталось. Ей сорок четыре года, но выглядит она на шестьдесят.

Старый Хоузи Леммон был одним из немногих бородатых янки, которых доводилось встречать Джонни. Борода была длинной, пышной и серебристой, а сам старик — загорелым, крепким и проворным, но ходил по дому Фанни Эдамс бесшумно, словно это была церковь. На нем были грязный залатанный комбинезон, полинявшая зимняя фермерская шляпа с подвернутыми кверху полями и сапоги, покрытые затвердевшим навозом. Он избегал взрослых, держась среди детей, которые воспринимали его как равного.

Судья Шинн рассказал Джонни о Леммоне:

— Когда-то Хоузи был преуспевающим фермером и жил рядом с Избелами. Однажды вечером он поругался с женой и ушел в амбар с квартой виски, а допив ее, отправился на свое пастбище и там заснул. Когда Хоузи проснулся, амбар и дом были объяты пламенем. Очевидно, он уронил в амбаре трубку, она подожгла сено, а ветер довершил остальное. К тому времени, как пожарная машина прибыла из деревни, можно было только наблюдать, как догорает дом, и следить, чтобы огонь не перекинулся на лес. Его жена и шестеро детей сгорели вместе с домом. С тех пор Леммон живет в заброшенной хижине на Священном холме. Не знаю, как он сводит концы с концами. Тетушка Фанни и я не раз предлагали ему помощь, но он отказывался. Очевидно, промышляет охотой. Когда ему нужны деньги, он спускается с холма и нанимается на работу к одному из фермеров — как теперь к Скоттам. Вероятно, только поэтому Хоузи сейчас здесь. Люди месяцами не видят его в деревне, а когда он появляется, то ни с кем не общается.

Кэлвин Уотерс бродил вокруг разговаривающих мужчин с крошками черничной оладьи на коричневых губах — лицо его по-прежнему было лишено всякого выражения. Готическая фигура Эмили Берри, жены лавочника, казалась натянутой на струны рояля; кое-как причесанные волосы были связаны на затылке в тугой коричневый узел; темное дорогое платье для беременных выглядело на ней старым и дешевым. Она разговаривала с другими женщинами резким, презрительным тоном, как с грязью. Джонни постарался отойти от нее, как только позволили приличия.

Мальчики — близнецы Хемас, Джоэл Хэкетт, Эдди Пэнгмен, сбежавший из дома от скуки, — пускали фейерверки под руководством Мертона Избела.

Джонни был рад, когда судья посмотрел на часы, вздохнул и объявил:

— Пора!

Итак, Шинн-Корнерс почти в полном составе — как судья сказал Джонни, не хватало только трех поколений мужчин Скоттов и Мерритта Пэнгмена — вышла из ворот дома тетушки Фанни Эдамс и направилась по Шинн-роуд к западному углу перекрестка с его пушкой, флагштоком и монументом Эйсахела Шинна — мужчины впереди, жен-шины и дети следом. Все разместились на складных стульях, принесенных из ратуши Берни Хэкеттом и Кэлвином Уотерсом и установленных в три ряда на дороге в окружении шестов с предупредительными знаками для несуществующего транспорта. Судья Шинн поднялся на пьедестал монумента, снял панаму под палящим июльским солнцем и вытер голый череп носовым платком. Все затихли, даже маленькие дети.