— Пусть попробуют, — храбро выпрямился я. — Пусть только сунутся. А вот этого они не нюхали? — и я показал ему гаечный ключ.

— Выбрось! — строго сказал он. — Приравнивается к холодному оружию. Срок получишь.

— Извините, — хихикнул я. — Вы же дружинник. Не учел…

Дальше мы пошли вместе. Я больше не вздрагивал и не оглядывался. А чего мне было бояться рядом с дружинником?

— Ты, собственно, какого лешего по ночам блукаешь? — спросил он.

— Гуляю, — признался я. — По рекомендации врача. Полтора часика ежедневно. Перед сном.

— Врача! — остановился он. — Это какого же? Дмитрия Сергеевича?

— Точно. Откуда его знаете? Хотя, пардон, вы же дружинник. Все забываю…

— Вот что, — помявшись, сказал он. — Неудобно как-то. Вроде я тебя конвоирую. Еще подумает кто. — И он начал снимать повязку.

— Ни-ни-ни! — запротестовал я. — Выполняйте свое задание. Кому тут думать-то — нас всего двое.

— Тогда мы вот как сделаем, — он все-таки снял повязку, которая в развернутом виде оказалась почти новой дамской косынкой, и разодрал ее на две части.

— Не заругает супруга? — спросил я, подставляя рукав.

— Не узнает, — подмигнул он. — Я незаметно ее слямзил, когда уходил на это… на дежурство.

Возле «забегаловки» к нам присоединился третий. Мы сначала приняли его за пьяного, но потом разобрались: гражданин этот просто оказался очень нервный. До предела издерганный. И страшно сердитый на медицину. — Коновалы! — орал он, брызжа слюной. — Таблеток пожалели! Придумали лечение — гулять перед сном! По этому Бродвею, да? Где за каждым углом по мокрушнику!!

Он успокоился лишь после того, как мы оторвали ему полоску красной материи и повязали на рукав.

…В половине двенадцатого мы задержали первого бандита. Он бежал от гнавшихся за ним милиционеров и вымахнул прямо на нас. Правда, командир наш успел сигануть в сторону и спрятаться за газетный киоск, но оказалось — поздно. Ворюга уже разглядел повязки, понял, что его окружили, и сдался.

Два сослуживца, Дрыкин Константин Сергеевич и Лизунов Арнольд Саввич, недавно получившие квартиры в одном доме и ставшие вдруг соседями и попутчиками, шли с работы домой. Флегматичный Дрыкин шагал молча и весьма сосредоточенно, засунув руки в карманы макинтоша и уставясь в одну точку. Долговязый любопытный Лизунов, хотя тоже молчал, но одновременно как бы и шумел. Он размахивал руками, вертел головой туда-сюда, все вокруг подмечал и немедленно обмозговывал.

— Постой-ка! — сказал он в одном месте, хватая Дрыкина за рукав. И, перегнувшись с тротуара к очереди, лепившейся вдоль голубого киоска, спросил:

— Чего дают?

— Курей, — ответила крайняя старушка.

— Порядок! — энергично потер руками Лизунов. — Возьмем но парочке?

— Бери, — индифферентно сказал Дрыкин. — Я тебя подожду. Покурю тут — за уголком.

— А ты разве не хочешь? — удивился Лизунов. — Для дома, для семьи, а? Или ты куриц не любишь?

— Люблю, как не любить, — сознался честный Дрыкин.

— Ну так становись. Учти, в нашем магазине их нету. Дрыкин упрямо качнул головой.

— Еще не надумал? — спрашивал по мере продвижения очереди Лизунов. — Давай решайся. Ну, три-четыре!.. Беру на твою долю! — он просунул руку с деньгами в окошечко.

— Замри! — испуганно крикнул Дрыкин, — Сказано — не надо!

— Ты, Дрыкин, со мной рядом домой не иди! — весело говорил Лизунов, запихивая курнц в авоську. — Держись на отшибе. Или задами пробирайся. А то как увидит твоя супруга, что я с курицами возвращаюсь, а ты — без ничего, устроит она тебе сцену у фонтана.

Дрыкин смолчал.

…На другой день, в конце обеденного перерыва, Лизунов прибежал в отдел весь обвешанный сосисками.

Пообедавший Дрыкин играл в шахматы с плановиком Кукырышкиным.

— Сосед, беги в буфет! — в рифму сказал запыхавшийся Лизунов. — Давай скорее — я там уговорил Дусю килограмм сосисок придержать. На твою долю.

Дрыкин даже не пошевелился.

— Да ты что! — заволновался Лизунов, — Неужели сосиски не любишь?.. Глянь, какие красавицы! — Он потряс перед носом Дрыкина нежно-розовой аппетитной гроздью.

— Люблю, как не любить, — глотнул слюну Дрыкин. — Особенно с капустой.

— Не понимаю я тебя, — сказал Лизунов. — Любишь сосиски — люби сумочки носить.

Дрыкин вздохнул и произвел рокировку.

…Вечером, по дороге к дому. Лизунов купил в одном киоске четыре коровьих ноги на холодец, а в другом — огромную, как колесо от полуторки, банку атлантической сельди.

Дрыкин опять воздержался — терпеливо ждал приятеля за углом.

— Странный ты человек, Константин Сергеевич, — говорил довольный Лизунов, кренясь набок под тяжестью набитой авоськи. — Вроде семейный, а голова о семье, как погляжу, не болит.

Дрыкин помалкивал.

…На третий день Лизунову чрезвычайно повезло: он наткнулся в одном овощном магазине сразу на алжирские апельсины, болгарские голубцы в банках и алтайкий мед в деревянных бочоночках, Дрыкина он к прилавку больше уж не приглашал. Дрыкин, однако, подошел на этот раз сам. Он нерешительно потоптался перед витриной, посопел и вдруг купил четыре стручка зеленого перца.

В субботу Дрыкины и Лнзуновы решили отпраздновать новоселье. Посидеть в семейном кругу, познакомить супруг.

Собрались у Дрыкиных. На празднично накрытом столе, в окружении огурчиков, паштетов, сыра и ветчины помещался любовно нафаршированный зеленый перец.

— Кушайте, кушайте, пожалуйста! — потчевала гостей хозяйка. — Перчик вот попробуйте. Это Котик вчера достал.

— Константин Сергеевич! Да что вы говорите! — удивилась жена Лизунова, отщипывая вилкой кусочек рекомендуемого блюда. — Ах, какая прелесть! Мой бы ни за что не догадался.

Длинное лицо Арнольда Саввича вытянулось еще больше.

— Да как же, Манечка, — обиженно сказал он. — А я вчера…

— Сиди уж, господи! — оборвала супруга. — Конечно, не догадался бы!

— А в прошлом году, — сказала Дрыкина, ласково поглядывая на мужа, — под Седьмое ноября Котик, помню, принес баночку маслин. Под Седьмое ведь, Котик?

— Угу, — буркнул Дрыкин. — Под Новый год.

— Маслин! — простонала Лизунова, и нос ее побелел от зависти. — Как это, должно быть, приятно, когда муж такой заботливый!

После того, как Дрыкина, сияя глазами, припомнила, что в позапрошлом году Котик приносил коробку рахат-лукума, а Лизунова бешено лягнула под столом супруга — дескать, смотри, вахлак, какие бывают настоящие мужчины! — Арнольд Саввич, вконец расстроившись, ушел на кухню курить.

Здесь его минут через десять и разыскал Дрыкин. Он не спеша размял папироску, пыхнул ею пару раз и, подняв на Лизунова глаза, многозначительно спросил:

— Ну, теперь понимаешь? Лизунов подавленно кивнул.

— Ума не приложу, — сказал он, — как я этот чертов перец проглядел?!

В прошедшую субботу Яшкин затащил меня в гости к одним своим знакомым. Откровенно говоря, я не очень и упирался: довольно однообразные холостяцкие развлечения порядком надоели, и провести вечер в милой семейной обстановке, вокруг каких-нибудь там солений, варений и наливок, представлялось довольно заманчиво. Тем более, что Яшкин очень горячо рекомендовал знакомых.

— Вот такие ребята! — говорил он. — Хохмачи отчаянные. Оригиналы. Прямо Миронова и Менакер — в кино ходить не надо.

Оказалось, что Яшкин на этот раз совсем не преувеличивал. Знакомые его встретили пас по-простецки, безо всяких расшаркиваний или церемонных восклицаний: «Ах, как мы рады!.. Прекрасная мысль!..» Хозяин, минуя традиционные приветствия, пожал руку Яшкину, затем мне — с таким видом, словно мы были знакомы лет двадцать — и сказал:

— Угадали в самую точку, мальчики, — мы только что собрались ужинать.

Хозяйка тут же внесла свою лепту в создание атмосферы непринужденности.