Я затоптался было в нерешительности, но хозяин сердито пхнул ногой белье:

— Развела тут!..

— Так я же не знала! — виновато отозвалась из ванной жена.

— А надо знать! — жестко сказал парень. — Закрой хоть дверь поплотнее. А то будешь… трещать.

Болел он сурово, каменно. Сидел, посунувшись вперед, и молчал. Мне-то хотелось вскочить, заорать, но я удерживал руками дрыгающиеся колени — терпел.

Из ванной доносилось тонкое гудение машины. Потом смолкло.

— Петя! — жалобно позвала жена.

— Чего тебе?

— Да опять…

— Погоди — тайм закончится. Закончился первый тайм — и хозяин ушел в ванную. Я думал, он возьмет отвертку, плоскогубцы, провозюкается там весь перерыв. Ничего подобного. «Бум!» — донеслось из ванной, и машина ровно загудела.

Перерыв кончился, пошел второй тайм.

Наши отыгрывались. Левый крайний, Петраченко, превосходил себя. Уже два раза его сносили почти в штрафной площадке. Еще бы полметра — и пенальти. Но — не везло мужику.

В один из моментов, когда Петраченко снова отчаянно рвался по краю, чтобы сделать прострел, экран вдруг заполосовал.

— У, тунеядец! — сказал хозяин, поднялся и — словно молотом по наковальне — ахнул телевизору по кумполу.

Экран тут же очистился. Мы даже успели посмотреть, как набежавший защитник Салов, с подачи Петраченко, головой вколотил мяч в «девятку»…

С тех пор прошло много времени. Иногда мы встречаемся с ним на собраниях или активах. Обычно он сидит выпрямившись, открытый всем взорам. Но почему-то я вижу только его челюсть — крепкую, тяжелую, уверенную. И все не могу поймать глаза.

Глаза его я так и не запомнил.

Какие они?

Стройка была показательной. И одновременно экспериментальной. На фасаде здания висел красный лозунг:

Товарищи строители, сдадим экспериментальный дом с отличным качеством и гарантийным паспортом!

А чуть ниже висел другой лозунг:

Пусть жильцы скажут нам спасибо!

Еще ниже на большем плакате усатый жилец-пенсионер с благодарностью пожимал руку безусому строителю.

Но самым главным достоинством стройки было то, что прорабом здесь работал мой старый друг и одноклассник Павел Сергеевич Морданцев.

«Отоварюсь по классу люкс!» — подумал я и, помахивая ведром, ступил на территорию стройки. Павел Сергеевич стоял возле башенного крана и, размахивая руками слева—вверх—направо, отдавал приказания.

— Здравствуй, Паша! — сказал я.

— Хо-хо! — закричал он. — Сколько лет!

— А я, Пашенька, с просьбой к тебе. Дай известочки. Хорошая у тебя известка?

— Вот! — сказал Паша, поднеся к моему носу большой палец. — Можно сказать, благодаря этой известке каждый месяц прогрессивки получаем. Тебе сколько надо — вагон, два?

— Куда! — отмахнулся я. — Полведра всего.

— Тю! — сказал Паша. — О чем разговор? Нагребай! — И сам схватил лопату. — А может, вагон надо? Ты не стесняйся.

— Да, нет, спасибо, — поблагодарил я. — Значит, говоришь, хорошая известка?

— С хлебом есть можно! — заверил Паша. И вдруг насторожился: — А тебе, собственно, зачем она?

— Квартиру побелить.

Паша ткнул в землю лопату и хмуро сказал:

— Вываливай обратно.

— Ты чего? — встревожился я.

— Вываливай, — вздохнул Паша. — Как другу говорю. Нельзя ею свою квартиру. Облетает, сволота! Ты вот что, — сказал он. — Если ремонтировать хочешь, я тебе посоветую. Тут одна бабка есть, частница. Купи у нее две чашечки негашенки — за глаза хватит.

Я так и сделал — купил у бабки-частницы две чашечки негашенки, и мне хватило за глаза.

— Ну, брат, спасибо, — сказал я Паше после ремонта. — Мировую ты мне старушку подсказал. Квартирка получилась!.. Как яичко. Надо бы отметить этот факт. А? За мной должок.

— Не мешало бы, — согласился Паша. Мы зашли в магазин.

— Фаечка, — сказал я знакомой продавщице, — взвесь-ка нам пару селедок. Только самых дорогих. Высшего сорта.

— Себе берете или гостям? — оглянувшись, спросила Фаечка.

— И себе, и гостю.

— Гость дальний, близкий? — поинтересовалась она.

— Очень близкий, — сказал я. — Друг детства.

— Тогда я вам не советую, — зарумянилась Фаечка, — Возьмите лучше маринованные огурчики.

У меня дома, хрустя рекомендованным огурчиком, Паша спросил:

— А ты пока все там же? Все штаны населению шьешь?

— Брюки, — поправил я. — Все шьем.

— И носить можно? — сострил Паша.

— Будь здоров! — отпарировал я. — Уже приближаемся к мировому уровню. Послезавтра вот образцы на выставку повезем. В Париж.

Паша уважительно присвистнул и сказал:

— А ведь это идея… Закажу-ка я у вас штаны.

— Себе? — спросил я. Паша кивнул.

— Брюки, значит, — сказал я. — Так-так… У нас, выходит, желаешь? Ну-ну… А знаешь что… Сведу-ка я тебя лучше к одному старичку, а? Такой, брат, старик — просто брючный ас. Десять раз спасибо скажешь.

— Ну, ладно, веди, — согласился Паша. — Только быстрее. А то, боюсь, деньги разойдутся. Премию я получил за дом. Дом-то мы сдали. На «отлично» и с гарантийным паспортом…

Дама, стоявшая в автобусе позади меня, вдруг предложила:

— Давайте меняться?

— Чем? — растерялся я.

— Не чем, а местами, — пояснила дама. — Вы встанете на мое, а я на ваше.

— Честно говоря, так хорошо устроился, — признался я.

А я, правда, только что расположился поудобнее: вытянул правую ногу из-под чьего-то сапога и поместил её в щель между сиденьями, портфель приспособил на колени не возражавшего молодого человека, а левой рукой ухватился за хлястик стоящего впереди гражданина.

— Вот люди! — вспыхнула дама. — Он, видите ли, устроился! Да вы что, ночевать здесь собрались?

Ночевать я не собирался, а поэтому уступил настойчивой даме — и мы поменялись.

Дама обосновалась на бывшем моем месте, но не так хорошо, как, может быть, предполагала. Перед ней оказался мужчина, за чей хлястик я держался, а этот мужчина имел такую чудовищно широкую спину, что она даже не помещалась в проходе. И дама, которая была значительно ниже среднего роста, чувствовала себя, видать, около его спины неуютно — как под забором.

— Ну вот, поменялись… И что вы, простите, выгадали? — спросил я.

Дама нервно застучала кулачком в преградившую ей путь спину:

— Давайте меняться.

— Охотно, охотно, — пробормотал мужчина и, опрокинув двух студенток на мамашу с ребенком, поменялся с дамой местами.

— Товарищ, встаньте боком, что ли! — обиделись студентки. — Вон вы какой широкий!

— Охотно, охотно, — пробормотал толстяк и развернулся боком.

Но в профиль мужчина оказался еще шире, чем со спины, и вдобавок теперь он упёрся плечом мне в подбородок.

Обдирая щеку об это драповое плечо, я с трудом вывернул шею и сказал стоявшему за мной меланхоличному гражданину:

— Может, поменяемся?

— Мне все равно с кем, — ответил гражданин. — Только вот товарищ раньше заявку сделал. — Он кивнул через плечо.

— Тогда давайте так, — предложил я. — Вы — со мной, я — с ним, а потом — он с вами.

И мы произвели такой многоступенчатый размен. И временно успокоились.

Но тут водитель скомандовал в микрофон:

— Граждане! Меняйтесь местами и проходите вперед!

— Что касается меня, то мерси! — громко запротестовал я. — Наменялся досыта.

— Выходит, так и будешь стоять как пень?! — возмутились сзади.

— Ничего не поделаешь, товарищ, — сказал мой сосед-полковник. — Раз надо — значит, надо. Давайте исполнять.

Я поменялся местами с полковником. Потом — с юношей, прижимавшим к животу виолончель. Поменялся также с бабушкой в плюшевой жакетке и с двумя бородатыми геологами.