Очутившись на задней площадке, я получил наконец возможность спокойно подумать над происходящим, и тут-то мне открылся смысл наших перестановок.

«Только так! — просветленно подумал я. — Только так, все время меняясь местами, мы и сможем пядь за пядью осуществлять наше движение вперед. Конечно, кто-то при этом должен пядь за пядью перемещаться в обратную сторону… Ради общего блага… Пусть на этот раз отступающим оказался я. Неважно! Ведь если все захотят меняться только вперед, наше коллективное поступательное движение заклинится и умрет…»

Теперь позади меня оставался только один пассажир. Он висел на подножке, уцепившись побелевшими руками за раздвинутые дверцы. В зубах пассажир держал папку для бумаг и варежки.

— Наверное, хотите поменяться? — добродушно подмигнул я.

Пассажир, глотнув слюну, напряженно кивнул. И мы поменялись: он вошел в автобус, а я выпал наружу.

Посетитель вышел от моего начальника и, что-то мурлыча себе под нос, стал надевать плащ. Видимо, визит его был приятный, потому что он великодушно сказал:

— А ведь я вас где-то встречал. Только вот где, не помню.

— Как же, — ответил я. — Встречали, встречали. Не то чтобы вы меня, а правильнее будет сказать — я вас. Даже фамилию вашу помню. — я назвал фамилию.

— Верно, — польщенно улыбнулся он. — Тот самый. Так где же это было? Напомните.

— А вы нам одно время читали ужасно глупые лекции, — сказал я.

— Не может быть, — смешался он.

— Да как же не может! — запротестовал я. — Там еще, помню, была такая нелепая фраза. — И я привел фразу.

— Странно, — пробормотал посетитель. — Мне раньше никто ничего подобного не говорил.

— А вот это действительно странно, — согласился я. — Ведь я не один вас слушал. Со мной рядом обычно сидел, — я назвал фамилию. — Он теперь занимает, — я назвал должность.

— Да, да, — сказал посетитель, невольно подтягиваясь. — Знаю Кирилла Трофимовича. Блестящая карьера…

— Вот-вот! — обрадовался я. — Он, между прочим, на ваших лекциях всегда спал. С открытыми глазами. Это у него такая студенческая привычка была.

— Однако… — взялся за подбородок посетитель. — Вчера к себе вызывал — хоть бы одно слово… об этом…

— А деликатный человек, — заметил я. — Да вы не переживайте — еще скажут.

— Не думаю. — сухо сказал посетитель и вышел.

После обеда мне позвонил Кирилл. — Ты чего это наплел Фукушанскому? — недовольным голосом спросил он.

— Ничего такого я ему не наплел, — ответил я. — Сам привязался: где да где он меня встречал. Ну, я и напомнил… Между прочим, и про твое отношение сообщил.

Кирилл аж застонал в трубку.

— Ты представляешь, что натворил?! Мы его сейчас назначаем председателем комиссии по борьбе… А после твоего безобразного поступка что прикажешь делать?

— Господи, Киря! — сказал я. — Как это что делать? Не назначать — и все! Зачем его в председатели, такого дурака?!

— Тебя не спросили! — рассердился Кирилл и положил трубку.

Спустя еще некоторое время позвонил Игнат Платонович.

— Как же это вы себя ведете, дорогой товарищ? — спросил он.

— А как я себя веду? — сказал я. — Как обычно.

— Значит, обычно так ведете? Ясно… Докатились!

И наконец, раздался звонок от самого Льва Федоровича.

— Хто? — брезгливо спросил он. — Ага… это что же, тот самый?

И дальше разговаривать не стал. Велел пригласить моего начальника.

— Понимаю… Понимаю… Понимаю… Понимаю! — четыре раза повторил в трубку начальник, метнув в меня соответствующее количество нокаутирующих взглядов.

К вечеру в коридоре вывесили приказ: «…старшего инспектора Маточкина уволить по сокращению штагов». Возле приказа столпились сотрудники.

— За что это увольняют беднягу Маточкина? — спросил один.

— Да он выбухал этому дураку Фукушанскому, что тот дурак, — пояснил другой.

— Вот кретин! — сказал первый.

«Можно ли не любить детей?»

— Ку-ка-ре-куу! — раздается у меня над ухом — и я просыпаюсь.

Это дочка. Забралась с ногами на мою тахту, сидит довольная, рот до ушей — и кукарекает. А на дворе, между прочим, седьмой час утра, солнце только-только вылезло. Господи, до чего рано поднимаются дети! Даже по воскресеньям.

— Давай играть! — требует дочка. Я сонным голосом бормочу стихи:

Однако эта мольба ее не трогает.

— Давай играть. Я буду петух, а ты лиса.

— Хорошо, давай, — вздыхаю я. — Иди, петух, поклюй чего-нибудь. Там, в кухне, на столе вишни остались.

— Я уже поклевал, — отвечает она. — А теперь, лиса, уноси меня за дальние леса.

Так. Маневр не прошел. За дальние же леса мне не хочется. Это значит — надо нести ее в кладовку и там, нямкая губами, изображать съедение. То есть предстоит вылезать из-под одеяла.

— Знаешь, — говорю я, — что-то мне не нравится — в лису и петуха. Давай в кого-нибудь другого.

— Давай, — легко соглашается дочка. — Я буду заяц. А ты кто?

— А я волк. Гр-р-р! — страшно рычу я.

Дочка с визгом улепетывает в конец тахты и зарывается в складках одеяла. А я мгновенно засыпаю. Пока она там будет млеть от страха — полминутки у меня есть.

Черта с два — полминутки! Просунула руку под одеяло и щекочет мне пятку.

— Волк, а волк!..

— Гр-р, — на всякий случай вяло рыкаю я.

— Ну что ты лежишь, волчина? Догоняй меня.

Ну и зайцы пошли! Другой бы умотал сейчас куда подальше — в лес, в овраг, под кровать, — сидел бы там и трясся. А этот — надо же! — догоняй его!

— Вот что, косой, — говорю, — не хочу я быть волком. Лучше я медведем буду.

Медведь добрый. Он зайцами не питается. По крайней мере — наши «медведи» с нашими «зайцами» сосуществуют вполне мирно…

— Медведь, а медведь! Ты что будешь есть — морковку или капусту? — она протягивает ко мне сжатые кулачки: в одном — «морковка», в другом — «капуста».

— Какая морковка! — возмущаюсь я. — Какая теперь морковка, подумай!.. Я же в берлоге. У меня зимняя спячка. Я лапу сосу.

— Медведь, так ведь сейчас лето!.. Ну посмотри в окно — лето же, лето! — она пытается оторвать мою голову от подушки и тянет, козявка, за волосы. Пребольно!

Нет, и в берлоге, видать, не спасешься. В кого бы мне перековаться? Может, в крота? Или в суслика?.. Хотя сусликом я уже однажды был. До сих пор помню, как она меня водой из норы выгоняла.

И тут мне в голову приходит спасительная мысль. Просто гениальная! Я даже улыбаюсь блаженно, несмотря нa то, что она, устав сражаться с моими волосами, принялась теперь откручивать уши.

— Слушай, — вкрадчиво начинаю я, — а ведь я вовсе не медведь… Я знаешь кто? Вернее — знаешь что?.. Я — бревно. Бревно!

Фф-у! Кажется все — можно подремать. С бревна-то какой спрос: зайцы его не интересуют, морковкой оно не питается — лежит себе полеживает.

Дочка теряется. Но только на секунду. О, детская фантазия! — нет тебе предела.

— Ладно, — говорит она. — Пусть ты будешь бревно… А я тогда буду муравей и буду по тебе ползать.

И, не откладывая дела в долгий ящик, она принимается деловито ползать по мне, упираясь острыми коленками в живот.

Я покорно лежу, напрягаю мышцы живота, чтобы не так больно было, и думаю: «Дубина ты, а не бревно! Додумался тоже… остряк. Скажи еще спасибо, что она вceгo-навсего муравей… а не лесоруб».

…Только через полтора часа зазвонит будильник.