Все указанные направления были новыми. Мы не «повторяли задов», скорее опережали тоща западных ученых, и это, конечно, крайне утяжеляло задачу, но делало работу очень интересной.

Материально эти исследования требовали самого лучшего оборудования, множества реактивов, включая радиоактивные. Надо сказать, что и Президиум ВАСХНИЛ, в особенности Президент Лобанов, и Полянский, которого понизили в должности, назначив министром сельского хозяйства СССР, и заведующий сектором сельскохозяйственной науки Сельскохозяйственного Отдела ЦК КПСС Ю. В. Седых [позже он стал заместителем заведующего отделом ЦК] очень нам тогда помогли тем, что сразу же обратились в Правительство СССР с запросом о целевом выделении валюты, на которую мы в течение всего одного года закупили первоклассное оборудование и реактивы.

Пожалуй, есть смысл вспомнить, как удалось уложиться с закупкой в срок, меньший года. Ведь обычно закупка и простенького и самого сложного оборудования требовала в СССР как минимум трех лет. Задержка на годы была связана с тем, что вокруг этих дел толклась масса чиновников на многих уровнях — управлений научно-технического снабжения министерств и/или академий, соответствующего подразделения Госкомитета по науке и технике, объединений Минвнешторга, транспортных организаций, которым было «поручено» доставлять импортные грузы, опять объединений Минвнешторга, получающих уведомления о поставке груза на территорию СССР, других чиновников из управлений материально-технического снабжения министерств (академий), «ответственных» за обработку прибывающего оборудования… И это еще не вся цепочка. Каждое из ведомств быстро всю информацию обработать было не в состоянии, каждый чиновник волей-неволей создавал свои «завихрения». Казалось бы, порвать эту цепочку немыслимо, ибо тоща вообще ничего не получишь. Счастье, сопутствовавшее мне, показало, что порвать можно.

Когда специальным приказом президента ВАСХНИЛ моя лаборатория была переведена из АН СССР в ВАСХНИЛ, в этом ведомстве просто не было людей, которые что-либо понимали в номенклатуре новых приборов и реактивов. Я предложил управлению снабжения Президиума ВАСХНИЛ свою помощь в составлении заявок и их оформлении. На это в ВАСХНИЛе с радостью пошли. Одно звено было устранено. В соответствующем главке Минсельхоза и в управлении Госкомитета по науке и технике тоща работали два замечательных человека, понимавшие друг друга с полуслова и действительно отлично знавшие новую технику, — Л. И. Перекатнова и А. И. Новиков. Увидев, что я также неплохо знаю фирмы, производящие те приборы, которые нам нужны, легко нахожу приемлемые цены на них, читаю по-английски, они без колебаний разрешили мне напрямую взаимодействовать с ответственными работниками контор Минвнешторга. Еще два промежуточных звена было устранено. В Минвнешторге, заваленном заявками, телексами, телеграммами, запруженном людьми, каждый работник изнемогал от бремени забот. Поняв, что мне нетрудно быстро составить качественную заявку иностранной фирме, работники с удовольствием переложили самую нудную часть работы на меня, а мне только того и нужно было. Месяца за два интенсивного изучения груды иностранных проспектов мы с моими сотрудниками составили заказы, которые туг же ушли на Запад, а западные компании, искавшие покупателей, были только рады в кратчайшие сроки заказы выполнить. Оборудование тут же стало поступать в СССР, где мы опять подсуетились: вместе с сотрудниками — здоровыми молодыми парнями — приезжали на железнодорожные станции или в аэропорты, куда прибывало оборудование, и помогали его быстро нам же отпустить. Обе стороны оставались довольны — в пакгаузах освобождалось место, мы тут же устанавливали новые приборы на этажах института, в котором я договорился снять помещения для моей лаборатории. Это был Институт биологической и медицинской химии АМН СССР, где директором был В. Н. Орехович, согласившийся по просьбе М. И. Лермана, одного из заведующих лабораторий, сдать нам полэтажа бесплатно с условием: иметь беспрепятственный доступ ко всему нашему оборудованию. Поэтому радость от привоза и установки новых приборов или реактивов была общей, институту биомедхимии остро не хватало валюты и нового оборудования.

Мы завязали тогда деловые связи с инженерами фирм, работавшими в Москве. Теперь, если у меня в лаборатории что-то ломалось, ремонтировали приборы быстро. Ведь контакты с фирмами были налажены напрямую, без «дружественного» участия чиновников, в обычных условиях жестко и не без контакта с КГБ регулирующих порядок и последовательность работы иностранных инженеров в Москве. Хочу отметить, что благодаря этому подходу, по сути революционному для СССР, но, как я теперь знаю, обычному для западных лабораторий, не только моя, а пять или шесть других лабораторий ВАСХНИЛ в Москве, Одессе и Ленинграде получили много новой техники.

Конечно, мы понимали тогда с Турбиным, что полноценный институт такого профиля может быть создан только в Москве, потому что там сосредоточены нужные научные кадры. Для сельскохозяйственных учебных и научных институтов перечисленные выше задачи были совершенно новыми. В них кадры найти было невозможно. Именно поэтому в постановление ЦК и Совмина были включены разделы об открытии новых специальностей в вузах, о срочной подготовке огромного числа аспирантов, о строительстве для них общежитий, об издании новых журналов и т. д. Но в то же время в силу сложившейся еще в сталинские годы практики прописки по месту жительства мы были лишены возможности пригласить на работу в Москву достаточное число молодых специалистов из разных мест страны. В свое время я сам намучился, добывая прописку в Москве, и на собственном примере знал, насколько это трудное занятие. Поэтому по совету госплановских работников был заложен в постановление и важнейший пункт о строительстве филиала института в научном городе Обнинске в Калужской области. Туда можно было быстро собрать цвет научной молодежи, и я думал, что, возможно, обнинский филиал станет со временем научным ядром института. Был также внесен в постановление пункт, которым ЦК партии и Совмин поручали построить в обнинском филиале специальный фитотрон — оснащенный приборами для контроля роста и развития растений индустриальный комплекс, где можно было выращивать растения в искусственно созданных и строго регулируемых климатических условиях.

Создание такого института, как наш, было новостью не только для советских ученых. Через два или три месяца после опубликования в печати постановления

ЦК партии и Совета Министров № 304, в котором были приведены все эти пункты, мы получили распоряжение замминистра сельского хозяйства СССР встретить делегацию из аналогичного американского министерства (Департамента земледелия США), направляющуюся в СССР со специальной целью — разобраться в том, что за задачи ставит перед собой институт, равного которому не было и в Америке. Делегация, в которую входили один из руководителей американского сельскохозяйственного ведомства и три крупных ученых, провела три дня в Москве. Планы наши, как я узнал уже теперь, оказавшись в Америке и встретившись с одним из членов тогдашней делегации, профессором Доналдом Кенефиком из Южно-Дакотского университета, сильно озаботили американцев, и они испросили у правительства США специальные ассигнования на выравнивание положения.

Первые два года, которые прошли с момента моего перехода из Института общей генетики АН СССР от Николая Петровича Дубинина — талантливого ученого, постепенно превратившегося, однако, в монополиста в генетике, к Николаю Васильевичу Турбину в ВАСХНИЛ, я не переставал радоваться тому, как складывались наши отношения с Николаем Васильевичем. Он плохо понимал молекулярные вопросы и совсем не знал биохимии, но знал хорошо некоторые разделы генетики растений. В чем же он был уникален (и этим напоминал мне Дубинина) — так это в умении подхватывать новые идеи и загораться ими (только Дубинин тут же искал кратчайшие пути к тому, чтобы закрепить за собой не свое открытие, а у Турбина эта страсть отсутствовала). Для руководителя его уровня (а он отвечал за всю науку растениеводческого профиля в стране) это было замечательным качеством. Он иногда в мелочах становился предельно упрямым и не хотел ничего слушать, но в общем ему можно было что-то доказать в новы^ вопросах, и это выделяло его из многих других руководителей ВАСХНИЛ, обученных, как правило, по лысенковским стандартам и ничего нового принципиально не воспринимавших. Бедой же Турбина была говорливость: он начинал витийствовать с утра и мог часами ораторствовать в своем кабинете или с трибуны. Говорил он красиво, интересно, знал уйму историй, но со временем эти словесные извержения стали многих раздражать, стал реже у него бывать и я, так как надо было решать массу каждодневно возникавших практических вопросов. После того, как постановление о создании института было принято, я вообще крутился как белка в колесе и, видимо, начал этим раздражать Турбина, так как уже не сидел часами у него в кабинете и не поддакивал его речам. Видимо, этим я заронил в его душу мысль о том, что не очень-то его и слушаю и становлюсь слишком самостоятельным.