Далекий от современной науки, Мелик-Саркисов тем не менее обладал одним ценным качеством: он производил очень солидное впечатление на директоров магазинов, начальников отделов снабжений, мог с успехом провернуть дела в райисполкоме (однажды он даже посетовал мне, что при моем начальственном посте и красной книжечке Ученого секретаря Президиума ВАСХНИЛ я так и не научился разговаривать с директорами магазинов, чтобы они с заднего хода дефициты выдавали — сам он этим искусством владел в совершенстве). Он был в хороших отношениях с профессором кафедры земледелия Тимирязевки П. П. Вавиловым (однофамильцем великого биолога Н. И. Вавилова). В это время неожиданно для большинства профессоров Тимирязевской академии П. П. Вавилов был назначен ее ректором [в скором времени Вавилов пошел еще дальше — занял пост Президента ВАСХНИЛ вместо Лобанова, которого «ушли на пенсию»]. Саркисов договорился с Вавиловым, что Тимирязевка передаст нашему институту почти развалившийся одноэтажный деревянный домик на территории Тимирязевского парка, который собирались сносить. Вместо того, чтобы возводить так нужный всем филиал института в Обнинске, Саркисов с большой энергией переключился на ремонт этого домика так называемым хозяйственным способом. Домик разделили теперь перегородками на несколько комнатушек. Затем Олег Суренович начал строить поблизости временный типовой барак (также деревянный и одноэтажный), в котором и намеревался разместить все те же три лаборатории — Атабекова, Майсуряна и свою. Я в это время старался получить согласие Моссовета на строительство школьного здания (их быстрее всего возводили в Москве, и они росли, как грибы, во всех районах столицы), в котором можно было бы спешно разместить институт на время, пока будет проектироваться и строиться специально разрабатываемое для нас Моспроектом здание, которое должно было примыкать к новому зданию Президиума ВАСХНИЛ.

Поскольку институту были выделены огромные валютные ассигнования, заведующие новыми лабораториями постарались заказать как можно больше приборов — каждый для своей лаборатории. Создание единого лабораторного центра института было сходу ими отодвинуто на дальний план. Так как единого научного плана для института также составлено не было, то такая «хуторская» идеология стала превалирующей. Осенью 1975 года оборудование начало прибывать. Согласно постановлению ЦК партии, строительство экспериментальной базы в Обнинске нужно было закончить в 1977 году, а к концу 1975 года предполагалось, и об этом договорились заранее, что нам выделят в Обнинске помещения для временного разворачивания лабораторий. Саркисов же съездил один или два раза в Обнинск и ничего там делать не стал. Все его усилия переключились на ремонт развалюхи и возведение барака. Новым сотрудникам института было вменено в обязанность работать подсобными рабочими. Но вовремя сделать всё так и не удалось. Пришедшее оборудование (огромное количество ящиков с ценностями на многие миллионы долларов) ушло в результате под снег.

К весне 1976 года кое-что разместить в отремонтированном домике и в бараке все-таки удалось, и тут же Турбин и Саркисов объявили в Академии, что новые лаборатории начали полноценную научную работу. Они забывали только добавлять, что оба домика не были подключены к канализации, поэтому большинство приборов нельзя было включать, так как они нуждались в водяном охлаждении. Не хватало также электрической мощности, нельзя было в принципе получить разрешения на работу с радиоактивными соединениями [Саркисову никак не удавалось передать здание-развалюху из жилого фонда в нежилой], без чего современные молекулярно-биологические исследования вообще невозможны, и т. п.

Смахивало всё это на потемкинскую деревню. Особенно некрасиво получилось с американскими учеными, приехавшими вторично посмотреть на наш институт. На этот раз (это было весной 1976 года) приехала делегация из четырех человек во главе с директором Коннектикутской сельскохозяйственной опытной станции Питером Дэем — известным ученым, сейчас возглавляющим Институт молекулярной биологии при Раттерском университете вблизи Нью-Йорка. В делегацию входил также один из китов клеточной биологии, крупнейший специалист по культуре тканей П. Мурасиге. Дэй привез с собой свежие оттиски его обзорной статьи о перспективных направлениях генной инженерии у растений, опубликованной в журнале «Science» («Наука»), где давалась высокая оценка нашей работе по трансформации у растений.

Когда американцев повели по комнатам, загроможденным действительно ценными и дорогостоящими приборами, они очень оживились. Но человеку работающему легко отличить прибор функционирующий от прибора законсервированного или вообще не установленного. Разумеется, это сразу же их и насторожило. Уже с третьей комнаты гости стали задавать один и тот же вопрос: для каких исследований применяют вот этот и вот этот приборы? Никто из сотрудников по-английски не понимал и не говорил, поэтому вопросы переводила переводчица из иностранного отдела Минсельхоза. Всё шествие продвигалось по комнатам под руководством Турбина, который с грехом пополам понимал и мог несложно объясняться по-английски. Но он не знал сути дела, поэтому давал работать переводчице, чтобы, пока она говорит, подумать над вопросом. Поскольку он молчал, Саркисов, как второй человек в иерархии, воспринимал задержку в потоке слов, исходивших от Турбина, как указание взять инициативу в свои руки. Но он тоже ничего в приборах не понимал, поэтому переадресовывал вопрос кому-нибудь из сотрудников. Те отвечали, что прибор используют для таких-то исследований.

— А этот прибор работает хорошо? — следовал второй вопрос.

— Замечательно, — бодро отвечали сотрудники, и переводчица послушно переводила.

Это повторилось в двух комнатах, и я услышал, как Мурасиге сказал Питеру Дэю: «Они нас за дураков считают».

Постепенно тактика гостей переменилась. Они стали просить показать им лабораторные журналы — или графики, или какие-то фотографии. Турбин отвечал, что данные посланы в печать и пока не подлежат оглашению. Наконец, вся группа достигла лаборатории самого Саркисова. Чтобы хоть что-то показать, за два или три дня до этого из Института физиологии растений АН СССР от покровительствовавшей всей компании Р. Г. Бутенко были привезены ящики с маленькими растениями картофеля. Было сообщено, что они выращены методом культуры тканей и предназначены для дальнейших экспериментов. Но специалисту было кристально ясно, что проросточки эти не сегодня-завтра загнутся. Мурасиге мимоходом повторил свою фразу о надувательстве Дэю, и они оба помрачнели еще больше.

Следующей была показана приспособленная под камеру для выращивания растений конура, обклеенная по стенам и по потолку блестящей фольгой. Саркисов и Додонов особенно гордились этим блещущим сооружением и повторяли, что они переплюнули американцев и канадцев, сумев простыми средствами воспроизвести климатическую камеру. Дэй, который собаку съел на искусственном выращивании растений в лабораторных условиях, тут же спросил, как быстро темнеет фольга и перестает качественно отражать свет от мощных источников света. Саркисов переадресовал вопрос Додонову, застрявшему в дверях и лишь боком вдвинувшемуся из коридора в конуру, в которой уже было человек пять и места для Гоши просто не хватило. Додонов ответил, что их фольга вообще не темнеет. Дэй улыбнулся и спросил:

— Она что — серебряная или платиновая, если не окисляется в агрессивной (то есть, жаркой, влажной и постоянно освещенной. — B.C.) среде?

— Серебряная, — не моргнув глазом соврал Гоша.

— А почему же вы не купили обычную климатическую камеру такого размера? Ведь она бы обошлась дешевле! не унимался Дэй.

— Наша лучше, — не согласился Гоша.

Весь этот маскарад, особенно беспрерывное вранье, произвели удручающее впечатление на американцев. Было ужасно стыдно находиться рядом, но мне показалось, что ни Турбин, ни его любимцы ничего даже и не заметили, упоенные враньем и выдумыванием.