Вышла Анна Щеглова, худенькая, бледная женщина, с большими глазами, присела к мужу. Щеглов помычал еще какое-то время, потом без всякой паузы затянул с надрывом:

Голос у него был сильный и довольно приятный, но Щеглов, подражая кому-то, пел часто в нос, и это портило впечатление. Кукин и Анна подпевали ему. Когда запели «Пряху», появилась Клавдия и тут же включилась в пение, выводя каждое слово с каким-то особым значением и не глядя на мужа. Спели «Веселья час и боль разлуки». Про разлуку Щеглов пел с особым самозабвением, закатывал глаза и пальцами правой руки беспощадно дергал струны.

Володя стоял поодаль, около дома, и смотрел, как далеко за городом тает узкая полоска серо-стального неба. Пальцы его машинально шевелились, как бы обхватывая невидимый гриф скрипки, и получалось так, что он как бы участвовал в общем пении. В голове его неотступно вертелись слова: «Это не весь вальс, не весь…»

Пустой просторный зал. Продолговатые окна с тяжелыми шторами, два черных рояля в дальнем конце, ряды сдвинутых стульев. Володя настроил скрипку, провел смычком по струнам — одна нота, другая, выше и выше по звуковым ступенькам.

Скрипка звучала под потолком, под старинной люстрой. Ровно и легко скользили звуки вниз и снова летели вверх… И опять, будто по накатанной тропке, взбирались на новую вершину, потом тем же путем катились с горы, еще и еще раз вниз-вверх, вниз-вверх…

Володя опустил скрипку. Подошел к окну, за ним — серовато-рыжие крыши, темные провалы дворов, зеленая лента тополей, под которыми снуют прохожие. В оконном стекле возникло отражение. Кто-то приоткрыл дверь в зал. Серый жакет, спадающие на плечи волосы… Володя резко повернулся:

— Оля!

Она засмеялась, задержав на миг его руку в своей:

— Здравствуй!

Ольга Хрипина окончила училище два года назад, теперь занималась в консерватории.

— Ты давно приехала?

— Вчера вечером.

Володя быстро взвесил ситуацию: вчера приехала, а сегодня уже здесь. Неужели ради него?

— У тебя тут дела?

— Никаких дел. Просто пришла повидать тебя.

Володя не нашелся что ответить. Лицо его вспыхнуло, он смущенно опустил глаза. А лицо Ольги было невозмутимым.

— Ну как вы тут? Что нового?

— Да все по-старому.

— Как твой Игорь Игоревич? Строг?

— По-разному.

— А что в училище?

Говорить про училище было нечего: никаких особых событий не произошло. Володя стал рассказывать, что недавно в этом зале был вечер, на котором выступали учителя. Играли трио Чайковского.

— Партию рояля исполняла Львова?

— Да.

Львова — бывшая учительница Ольги, которая подготовила ее к поступлению в консерваторию.

— Надо будет сходить к ней.

— Сейчас?

— Нет, потом.

Ольга помолчала. Окинула быстрым взглядом зал, что-то вспомнила, улыбнулась:

— У тебя сейчас уроки?

— Нет, нет, — соврал Володя. — Я свободен.

— Тогда, может, проводишь меня?

— Конечно.

Володя убрал скрипку в футляр. А Ольга прошлась по залу, посмотрела на стены, на потолок, на непривычно задвинутые в угол рояли.

— Уютно здесь, правда?

— В Москве, поди, лучше.

— Лучше, но не то.

Ольга Хрипина в училище считалась первой ученицей в фортепианном классе Львовой. Когда-то она проходила мимо Володи, едва кивнув. На ученических концертах ее единственную вызывали по нескольку раз и просили повторить. Невысокого роста, тонкая, на бледном продолговатом лице — умные, красивые глаза. В игре ее всегда чувствовалась энергия, какой-то скрытый пламень, восхищавший слушателей. Ей прочили большое будущее, но она словно не замечала похвал, держалась скромно, хотя и с достоинством, и очень много работала.

Ее подруга Наташа Кирсанова, высокая, с длинными косами, с широким розовым лицом, на котором выделялся курносый нос, говорила:

— Помяните мое слово, Лелька будет к нам в город с концертами приезжать. А мы хвалиться станем, что знакомы со знаменитостью.

Ольга слушала, усмехалась.

Прогулки с Володей у нее начались в прошлом году в августе. Было очень жарко. Теперь уже и не вспомнить, почему они в тот день оказались вместе. Встретились, кажется, случайно, погуляли по набережной Волги, потом покатались на лодке, потом опять ходили по набережной… Когда стемнело, вышли на площадь, где обычно проходили праздничные демонстрации. Вокруг стояли старые темные здания, ни одно окно не светилось, а средина площади, мощенная булыжником, была залита лунным светом. Они остановились, повернулись лицом друг к другу, Володя протянул руку и почувствовал на своей ладони ее холодные пальцы. Они стояли не шелохнувшись, будто во сне. Темные окна домов, казалось, отступили вглубь, чтобы не мешать. На небе ярко светила луна, а в проемах пустынных улиц покачивались городские фонари.

Ни одного слова не было сказано ими в тот вечер. Молча ходили они по набережной и в другие дни, будто прислушиваясь к самим себе. Говорили о музыке, о приближавшихся занятиях, о прочитанных книгах, но только не о том, что таинственным образом связало их в тот вечер на старой городской площади. Вскоре Ольга уехала в Москву, они простились как хорошие, давние друзья. И вот новая встреча, такая неожиданная и долгожданная.

— Как твои композиции? — не удержалась Ольга, когда они вышли на улицу. — Продолжаешь сочинять?

— Продолжаю, хотя…

Володя отвел глаза в сторону. Незамысловатые напевы сплавщиков леса, грузчиков с тяжелой баржи, везущей хлеб или уголь, трогательные напевы бакенщика — песни-размышления, песни-жалобы… Таким вдруг незначительным показалось все это ему.

— Что «хотя»? Что ты хотел сказать?

— Да так, ничего.

— Ты покажешь мне свои новые «Песни без слов»?

— Конечно.

Володя был рад, что Ольга интересовалась его сочинениями. Не забыла, значит. Великое дело — интерес любимого человека к тому, о чем ты думаешь, что сокровенно вынашиваешь в душе, а потом выплескиваешь на нотный листок. Этот интерес бодрит, подталкивает, согревает…

Постукивают Ольгины каблучки по асфальту. За черной кованой решеткой крутой откос к Волге.

Сипло вскрикнул гудок парохода, отходившего от пристани. Все явственнее, ближе грохот лопастей. Поблескивают на солнце белые борта, белая будка капитана… Что-то волнующее возникло в душе Володи… И Ольга примолкла, ее глаза, провожавшие пароход, заблестели.

— Осенью тебе надо ехать в Москву.

— Думаешь, можно? Думаешь, осилю? — спросил он, сияя.

— Осенью, осенью…

Голос у нее звонкий, и вся она будто пронизана солнцем. Володя улыбнулся и представил: он учится в консерватории, рядом Ольга, они часто видятся, ходят на концерты, конечно, на галерку, вечерами в пустующем консерваторском классе он слушает, как она играет Листа, Шопена… Ишь, как взвихрилась фантазия, так легко и за облака улететь, а потом шлепнуться. «Но мне действительно надо ехать в Москву», — решил он.

— Я показывала твои «Песни» Корневу, он говорит, что в них что-то есть.

Зябко екнуло у Володи под, ложечкой.

— Кто такой Корнев?

— Один аспирант. Он изучает Сибелиуса.

Володя замедлил шаг.

— Ты не говорила мне, что показывала.

— Я не придавала этому значения. — Ольга смотрела ему в глаза. — А что, разве нельзя?

— Нет, почему же, — смутился Володя. — Просто ты не говорила об этом. Кстати, как понять выражение «в них что-то есть»?

— Так говорят, когда в целом вещь не готова, но в частностях ощущаются оригинальность и перспектива.

— А сам Корнев пишет?

— Нет, он занимается историей музыки. Его конек — Сибелиус.

— Какой же замечательный у Сибелиуса концерт для скрипки!

— У Сибелиуса все замечательно, — решительно заявила Ольга.

— Да, конечно, — отозвался Володя. — Сибелиус есть Сибелиус.