— Врубай, веселее будет.

“Леннон” сбросил джинсовую “вареную” куртку на вате, оказался в джинсовой же безрукавке, плюхнулся на диван рядом со Светланой и щелкнул клавишей “Панасоника”. Музыка оказалась под стать его “фейсу”, “хайру” и “прикиду” — “Hey, Jude!” “Битлз”.

— Еду в Ялту, на Всесоюзный слет битломанов, — весело сообщил волосатый и многозначительно пояснил: — Неофициальный, конечно. Будем знакомиться? Алекс, широко известный в узких кругах как “Леннон”.

— Светлана.

— Константин.

— “Нормально, Григорий? Отлично, Константин!” Между прочим, в еще более узких кругах меня зовут “Ленин”, — он подмигнул. — Сволочь разная, как сами понимаете.

— “Ленин” лучше, — отозвался Звонарев. — Это по-русски. Битломаны моего детства называли Маккартни “Макаром”, а вот местного бомжа Василия Макарова — “Васей Маккартни”.

— Ништяк, — захохотал “Ленин”. — Вася Маккартни! Надо запомнить! А как же вас зовут, остроумный незнакомец?

— Тоже Алексей.

— Тезка! Класс! Может, мы и едем в одно место?

Звонарев хотел было ответить утвердительно, но вспомнил вдруг наставления Кузовкова и благоразумно смолчал.

— Можете загадывать желание, — обратился “Ленин” к Светлане и Константину, — между двумя Алексами сидите. За это надо выпить.

Волосатый достал из сумки бутылку водки с винтовой пробкой и экспортной этикеткой, пластиковые стаканчики и две бутылочки со светлым напитком. — Из “Березы”, между прочим. Водку с тоником пробовали? Оригинальный, освежающий, совершенно отбивающий запах спирта вкус!

— Я пас, — быстро отказался Алексей.

— Что так? — удивленно поднял брови “Ленин”.

— Вчера перебрал. Так что сегодня — пивной день. — Звонарев кивнул на свои бутылки.

— Алекс, русское пиво не оттягивает, а усугубляет, — с видом знатока объяснил “Ленин”. — Зачем тебе головная боль? Разбавь водочку тоником до градуса своего пива и отдыхай как человек. — Брелоком-открывашкой он ловко, с сухим щелчком откупорил пыхнувший легким дымком тоник и наполнил до половины стаканчики. Потом скрутил голову “Столичной” и протянул бутылку Алексею. — Водка добавляется по вкусу!

Звонарев плеснул немного в стаканчик, вопросительно глянул на Светлану. Она, порозовев, кивнула; не отказался и молчаливый Константин. Выпили.

— Ну как? — допытывался неугомонный “Ленин”. — Класс? “Кровавая Мэри”, пепси, апельсиновый сок с водкой — все это в прошлом. Теперь на крутых “сейшенах” пьют только водку с тоником. Если, конечно, нет вискаря или джина.

Освежающая смесь и впрямь пошла бойко. Бутылка кончилась, Константин сходил в буфет за второй — и выпили ее за милую душу по старинке, под бутерброды с ветчиной, без всякого тоника. За приятными разговорами о разных напитках, их свойствах и комбинациях и прочей болтовней с анекдотами проехали Тулу.

Звонарев вытащил запьяневшую Светлану покурить в тамбур и, еще не докурив, полез целоваться. Светлана, жеманно отставив руку с сигаретой, не сопротивлялась, но поджимала губы. Тут ввалился со своим “березовым” “Мальборо” “Ленин” и, не проявив ни грана мужской солидарности, стал трепаться про “Битлз”.

Алексею пришлось закуривать новую, ненужную сигарету и делать вид, что слушает. Сначала ему казалось, что волосатый “поет” специально для Светланы, но скоро заметил, что “Ленин” обращается преимущественно к нему: интеллигента в нем угадал, что ли? Алексей надеялся, что он докурит и уйдет, а они со Светланой снова станут целоваться, но не тут-то было: битломан прикурил от окурка старой сигареты новую. Тогда Звонарев предложил Светлане вернуться в купе. Она кивнула, а “Ленин” тут же выбросил свою драгоценную “мальборину” и потащился за ними. В купе он продолжал вдохновенно вещать о “Битлах”. Остановить его, видимо, было уже невозможно.

— “Битлз” — это же не просто музыка! Это стиль жизни, философия, если хотите! Мой мир из черно-белого стал цветным, когда я услышал их. И знаешь, почему? Никто не захочет смотреть черно-белый телевизор, если есть возможность смотреть цветной. Поэтому “Битлз” и не пустили в СССР. Нашему народу, видите ли, не нужны “пресловутые “жучки”! Естественно: все бы рухнуло, все эти декорации под названием “советская эстрада”!

При слове “жучки” что-то неприятное шевельнулось в памяти Звонарева, но он так и не смог сразу вспомнить, что именно.

— В связи с этим анекдот, — продолжал без остановки “Ленин”. — Выползают из дерьма два червяка, отец и сын, и сын говорит отцу: “Папа, оказывается, мир так прекрасен: светит солнышко, зеленеет травка, цветут деревья, — почему же мы живем в дерьме?” “Потому что родину не выбирают, сынок”, — отвечает отец.

Света хихикнула. Звонарев и Константин молчали.

— Это мерзкий анекдот, — сказал Алексей.

— Да? — опешил “Ленин”. — Да, не стоило, наверное, при девушке — о дерьме…

— Да не в дерьме дело, а в том, с чем оно сравнивается. Мне один наш студент, восточный немец, рассказывал, что когда он ехал поездом к нам, то так волновался, что от самого Бреста, от границы, не мог уснуть. Все повторял про себя: “Я в России”, “Я в России”… Для него Россия не “дерьмо”, а великая, мистическая, загадочная страна. А ты анекдоты такие рассказываешь…

— Так он, немец этот, наверное, переживал, что не досталась им территория, по которой он едет, — заржал “Ленин”. — Сначала он думал: “Я в России”, а потом: “Могла ведь быть нашей…” Поэтому и не спал! А я вот иногда думаю: хорошо, если бы они нас тогда завоевали — научили бы, кстати, пиво нормально варить, — а американцы с англичанами потом бы освободили! Как Францию, как Италию… Совсем другая бы жизнь была! Не черно-белая…

Костя вдруг поднялся со своего дивана.

— Встаньте, пожалуйста, — сказал он “Ленину”.

— Чего?

— Встань, говорю! Выйдем!

— Да ты чего?! — вытаращился на него “Ленин”. — Шуток не понимаешь?

— Вставай, шутник долбанный! — Костя схватил “Ленина” правой рукой за шкирку, но тот уперся, и тогда Костя левой смазал его по физиономии. Светлана взвизгнула. “Ленин” лягнул Костю, вырвался, но тот так смачно врезал ему справа, что у битломана лязгнули зубы. Он рухнул на диван, головой в колени забившейся в угол Светлане. Очки его полетели на пол, а волосы как-то странно упали на лицо — на том месте, где полагается быть носу, вдруг оказался затылок. Через миг стало ясно, что на голове его был парик.

— Я капитан-лейтенант Черноморского флота! — жестко представился Костя. В глазах “Ленина” мелькнуло смятение. — Мой отец простым матросом оборонял Севастополь. Девять месяцев! Никаких американцев и англичан не было в радиусе нескольких тысяч километров. И никогда они бы нас не освободили. Если бы нас завоевали, им самим бы пришел конец! Ты же здоровый бугай, мой ровесник, наверное, чего же ты несешь? Ты что — за свою кошачью музыку Родину продать готов? Пошел вон! Не хочу с тобой в одном купе ехать! Верни сюда того старика. — Он с грохотом откатил дверь.

“Ленин”, цепляясь за Светлану, сел, причем парик его остался на коленях у девушки (она его осторожно стряхнула кончиками пальцев). На темени битломана зияла уже изрядная плешь. Он схватил одной рукой свой “Панасоник”, другой нащупал куртку и сумку. Константин опустился на диван, брезгливо поджал ноги. “Ленин” вдруг бросился в освободившийся проход, хряснулся о косяк, ойкнул, затопотал по коридору. Клацнула дверь в тамбур.

— Эй, а парик? Очки? — запоздало всполошилась Светлана.

Звонарев между тем поднял с пола и крутил в руках эти очки.

— Я хотя и не окулист, но все же медицинский работник, и должен вам сказать, что это простые стекла, без всяких диоптрий.

— Артист! — презрительно сказал Костя. — Клоун!

— Он сейчас, наверное, с милицией придет, — предположила Светлана. — Вы все же переборщили с ним. Не обязательно же сразу бить.

— Обязательно! — отрезал Костя. — Ему вон товарищ популярно объяснил, — он показал на Звонарева, — а он так ничего и не понял. Теперь будет знать. И никакую милицию он не приведет. Такие не возвращаются на то место, где шкодят.