На обратном пути он сказал:

— Это подтверждает мою теорию. Я всегда подозревал, что давление цереброспинальной жидкости на мозг помогает нам оставаться «приземленными». Я слышал о человеке, который дырку себе в голове просверлил, чтоб постоянно чувствовать себя «приподнятым», так что, видно, в какой-то степени оно срабатывало.

— Ты считаешь тогда, работник этот постоянно находится в той или иной стадии поэтического экстаза?

— Пока точно не уверен. Я что-то такое подозреваю. Мы не знаем досконально человеческий мозг и стадии его интенсивности. Я, например, считаю, что наркотики вроде мескалина и ЛСД воздействуют как-то на среднюю его часть, ту, что привносит отвлеченность — помогает нам видеть с обратного конца бинокля, как ты говоришь. За это мы расплачиваемся обычным образом: чувством разобщенности, будто между нами и миром оконное стекло. ЛСД эту разобщенность убирает. Р-раз — и ты уже там, в самой толще, и вещи вдруг становятся осязаемо плотными вместо прежней чистой умозрительности. Подозреваю, именно это и произошло с нашим молодым человеком.

— А насчет «второго зрения» как? Ты считаешь, оно на самом деле есть?

— Да, безусловно. Я столько перевидал примеров, что отучился быть скептиком насчет таких вещей. Была у меня няня, ирландка, которая всегда знала наперед, когда в семье кто заболеет. Видел я, как собака Ричардсона, садовника, рычала — шерсть дыбом — на угол комнаты, где жена в свое время держала в корзинке щенка спаниеля, который потом попал под машину.

— Думаешь, это был призрак спаниеля?

— В призраков я верю не особенно. Может, просто отпечаток его личности на углу комнаты. Ревнивая была тварешка... У животных, в основном у всех, похоже, развито «второе зрение». Что же до ирландцев, то их, боюсь, этот дар едва ли ставит слишком высоко на эволюционной лестнице.

— А, может статься, наоборот? И конце концов, как знать, вдруг у нас у всех скоро выработается телепатия?

— Возможно.

После ужина мы подробно обсудили, как приступать к изучению перемены личности Дика О'Салливана, и несколько часов провели, готовясь к его прибытию. На следующее утро мы спозаранку снова съездили в Хьютон и привезли оттуда с собой чету О'Салливанов. Дик всю дорогу неотрывно смотрел в окно машины с тем самым детски-радостным возбуждением, какое я заметил в нем накануне, и время от времени что-то тихонько себе напевал. Жена его просто млела от счастья, их настроение передавалось и нам. Когда машина остановилась, я вышел открыть для них заднюю дверцу. Миссис О'Салливан вылезла, муж же продолжал сидеть, вперясь восхищенным взором в клумбы. Наконец, он послушался и, будто под гипнозом, походкой лунатика тронулся за нами в дом. В прихожей он вдруг крупно вздрогнул и сказал:

— Здесь кто-то умер.

— И даже не один, а много, — заметил Литтлуэй, — дом очень старый.

— Нет, вот здесь, — О'Салливан указал на пол.

Из соседней комнаты вышел Роджер Литтлуэй.

— Есть легенда, что в том вон углу двое грабителей убили человека.

— Да, двое убили, — как сквозь сон проговорил Дик. — Они били его палками со свинцовым стержнем для веса, Его жена видела это с лестницы.

Роджер с интересом оглядывал Нэнси О'Салливан. Тут ее муж, похоже, впервые заметил присутствие вошедшего и непроизвольно отшатнулся. Характерное движение (я не спускал с него глаз), по быстроте и машинальности не похожее на осмысленную реакцию: более похоже на человека, отдергивающего руку от желающей цапнуть собаки. Не укрылось оно и от Роджера, хотя он сделал вид, что не замечает.

— Вы как, завтракали? — поинтересовался он. — Там еще полно всего осталось. Давайте входите.

Нэнси О'Салливан была явно очарована (я до сих пор не могу взять в толк, почему); муж ее поддался на дружелюбный тон, хотя Роджер явно не вызывал у него доверия. Мы все прошли в комнату, где накрыт был стол. Там в углу стоял книжный шкаф с подборкой романов и нескольких американских бестселлеров в ярких обложках. Дик, позабыв про недоверие к Роджеру, кинулся их разглядывать.

— Мать честна, красота-то какая! — медленно протянул он шепотом.

— Ему нравятся цвета, — пояснила жена. — Так вот все стоит и стоит иногда, когда платье мое выходное старое разглядывает.

Мы с Литтлуэем следили за лицом Дика. У обоих была одна и та же мысль: перед нами человек, способный мгновенно впадать в экстаз. Вот он — Вордсворт, толком не умеющий связать двух слов, Трахерн, способный лишь шептать: «Мать честна, красота-то какая!»

Отчет Литтлуэя о тех шести месяцах с Ричардом О'Салливаном стал классикой парапсихологии, так что нет смысла повторять здесь его детали. Сознаюсь, впрочем, что мне было бы нелегко описывать наши наблюдения сколь-либо подробно: эксперимент тот я расцениваю как неудачу.

Об одном Литтлуэй не упоминает в своей книге: Роджер соблазнил Нэнси, не успела она прожить у нас в доме и недели. Ее муж (мы с самого начала запросто звали его Диком) об этом знал. Реакция на это у него была странная. Похоже, неверность жены не вызывала в нем вообще никакого чувства.

Проведя с Диком какое-то время, невозможно было усомниться, что он по большей части витает в облаках. От этого общение с ним делалось несколько утомительным, все равно что возиться с пьяным. В восторг его повергало решительно все. Очевидно, ему стоило усилий отвечать на вопросы или выполнять несложные задания, которые перед ним ставились. Едва мы начинали давить его вопросами, как на лице у него проступало упрямое, детское недовольство, тут вдруг он вскрикивал: «Гляньте!» и пулей бросался к окну — указать пальцем на бабочку, севшую на цветок. То вдруг временами он погружался в какой-то сладостный транс, часами просиживая с абсолютно блаженным видом.

В наши эксперименты входило проверить, влияет ли как-то это состояние блаженства на общее самочувствие Дика. До происшествия у него случался бронхит, а зимой простуда, в остальном же он был исключительно здоров. После происшествия бронхит исчез полностью, и простуда почти совсем перестала донимать. Мы решили начать с того, чтобы Дик у нас простудился. Литтлуэй запросил у Бирмингемского исследовательского центра простудные вирусы, и мы ввели Дику солидную дозу. Через полсуток из носа и глаз у него потекло. Мы лечили его обычными средствами: аспирином, витамином С, горячим молоком, и простуда через девять дней прошла. Протекала она у него самым обычным образом, никак не отражаясь на его восприятии музыки и ярких цветов. Дику доставляло удовольствие слушать музыку на очень большой громкости (для этого использовалась аппаратура Роджера), хотя через какое-то время он начинал жаловаться на головную боль и сильно бледнел.

От матери Дика мы узнали, что ему всегда особенно нравилось Рождество. Он обожал рождественские открытки со снежинками, снегирями и почтовыми каретами, любил звон колоколов, а любимой рождественской песней у него была расхожая «Белый падает снежок, колокольцы звонкие» со словами такими же до тошноты сентиментальными, как и само название. В особенности Дику нравилась игрушка: наполненный водой стеклянный шар с маленькими снежинками, домиком и парой елочек; если шар встряхнуть, снежинки начинают как бы медленно падать вокруг домика.

Первые наши эксперименты шли параллельно с теми, которые проводил Маркс с алкоголиками и стариками. Комната в доме была оборудована под кинозал. Когда у Дика разыгралась вторая по счету простуда, так что ему приходилось поминутно сморкаться, мы устроили для него киносеанс на рождественскую тематику: на темном бархатистом фоне зимнего неба тихонько падает снег, кротко светятся окна сельских домиков, всюду наряженные елки, в и ангелочки в белых рубашонках поют «Сочельник», а следом звучит «Белый падает снежок, колокольцы звонкие».

Сцена оказалась трогательней, чем я ожидал (я сам, по сути, все и готовил). Но я совершенно не был готов к эффекту, какой это зрелище произведет на Дика. Света было достаточно, чтобы уследить за его реакцией. Будь тело Дика из сахара, оно бы непременно лужей растеклось по полу. Я едва не буквально видел волны переполняющих его эмоций, а там он и вовсе позабыл обо всем, что его окружает. Лицо его сделалось таким первозданно невинным, что мне стало как-то даже стыдно за то, что я так манипулирую чувствами парня. Интересный был вид — надо было заснять это на пленку. Время на глазах все равно что потекло вспять, превращая взрослого в ребенка, словно в фильме «Портрет Дориана Грея», где главный герой на глазах, кукожась, превращается в старика. Происходило волшебное преображение. Мне самому детство вспомнилось так живо, что минут пять я ничего толком не мог наблюдать; сам с трудом сдерживался, чтобы не зашмыгать носом. Сосредоточившись наконец снова, я увидел, что Дик плачет, да так, что ему теперь просто не до экрана. Я как следует высморкался, и тут фильм кончился. Литтлуэй включил свет. Минут примерно пять Дик сидел совершенно не шевелясь. Потом он, похоже, вспомнил о нашем присутствии. Вскочив, до боли стиснул мою и Литтлуэя руку и со всей истовостью сказал: