– У вас не было ни братьев ни сестер? Я нигде не видела их фотографий, – спросила я.

– Нет, я была единственным ребенком. У моей матери были сложные роды, и она поклялась все отдать мне.

– Вы никогда не хотели выйти замуж? – я испугалась, что затрагиваю чересчур личные темы. Но Агнесса улыбнулась.

– У меня было много возможностей, но я всегда боялась брака.

– Боялись? Почему?

– Я боялась, что брак подрежет мои крылья, что я стану красивой канарейкой в золотой клетке. Я продолжала бы петь, но голос мой отяготился бы заботами. Трудно быть хорошей женой, матерью и жить на сцене. Вы скоро поймете, что существуют люди различной породы. Для одних сцена всегда остается первой и единственной любовью, и они ни за что не пожертвуют ею. Но когда-нибудь гаснут ее огни, и мы слышим прощальные аплодисменты. Действительно, – сказала она, как бы обводя взглядом публику, – я была замужем все это время, замужем за театром.

– Вы думаете я не смогу стать певицей, если обзаведусь семьей? – спросила я. Мне бы не хотелось выбирать между своими мечтами.

– Это трудно, это будет зависеть полностью от вашего мужа, от его понимания и любви. Но это случается ужасно редко.

– Почему редко?

– Потому, что ему придется видеть, как вы поете о любви другим людям, и делаете это так убедительно, что зрители верят, что вы действительно их любите.

Я никогда не думала об этом прежде. Эти мысли внесли разлад в мое сердце, я попыталась представить Джимми, сидящего в зале и слушающего меня. Джимми, которого так ожесточил внешний мир и который был так легко раним.

– Но, – хвастала Агнесса, – я разбила сердца многих молодых людей. Вы знаете, что я храню в этой вазе, под замком?

– Нет, что?

– Ашес Санфорд Литтлетон, молодой человек, который так любил меня, что покончил с собой. Перед смертью он завещал кремировать его, а урну с прахом отдать мне, – она рассмеялась. – О, не смотрите так зло, вы не должны менять планы на жизнь после моих слов, – сказала Агнесса.

Я смотрела не зло, просто была сильно потрясена. Агнесса уже собиралась выходить, но вдруг остановилась и сообщила:

– Вам сегодня пришло письмо.

– Письмо?

– Да. Госпожа Лидди принесла его в вашу комнату, когда меняла постель.

– Спасибо, – сказала я и пошла к себе, чтобы найти письмо.

Я думала, что оно от Джимми, о его планах приехать в Нью-Йорк, но когда я взяла конверт, то увидела что письмо отправлено из гостиницы, с побережья Катлеров. Оно было уже открыто и повторно запечатано лентой. Отправитель – папа Лонгчэмп, человек, которого я все детство считала отцом, и который больше подходил на эту роль, чем Рэндольф Катлер.

Я быстро распечатала конверт. Судя по дате, поставленной сверху, письмо было отправлено три недели назад. Три недели! Какой ужас! Сколько оно провалялось в гостинице? По какому праву его читала бабушка Катлер?

Я попробовала сдержать свой гнев, но он еще долго мешал понимать прочитанное.

«Дорогая Дон.

С радостью сообщаю, что выпущен из тюрьмы. Я все еще не понимаю, почему это случилось так быстро, меня вызвал начальник тюрьмы и сказал, что я свободен. Тюрьма, что может быть хуже, но меня еще тяготило сознание того, сколько зла я причинил тебе, Джимми и Ферн. Мне очень жаль. Я надеюсь, что тебе хорошо с твоей настоящей семьей. Я знаю, они намного богаче нас, по крайней мере, тебя не будет заботить мысль о еде.

Я получил хорошую работу, позаботились тюремные власти. Также мне дали небольшую хорошую квартиру недалеко от места работы. Я мечтаю собрать денег и купить автомобиль, но далеко путешествовать я не смогу из-за специального надзора.

Из хороших новостей – получил письмо от Джимми. Мы снова становимся хорошими друзьями, и я горжусь им. Он сообщает, что поддерживает связь с тобой.

Ферн – причиняет мне боль, единственное, что я о ней знаю, что она живет с хорошими людьми, которые помогут ей в случае нужды. Конечно, я надеюсь, что вскоре смогу увидеть ее. Я спросил об этом полицейского, отвечающего за специальный надзор, но он ничего не знает.

Больше жаловаться мне не на что. Еще раз хочу извиниться за все. Ты всегда была хорошей девушкой, и я гордился тобой, хотя и не был настоящим отцом. Действительно, ты, Джимми и Ферн так много для меня значите, сейчас трудные времена, но мы есть друг у друга.

Вот и все.

Возможно, мы когда-нибудь снова встретимся, но я не обижусь, если ты не захочешь этого. Папа.

P.S.: Я написал это потому, что так думаю».

Я прижала письмо к груди и заплакала. Я плакала так громко, будто меня разрывали на части. Через некоторое время я несколько раз глубоко вздохнула и остановила слезы. И пошла писать ответ.

Я сообщила ему, что во мне нет ненависти, что я знаю все, что не могу дождаться встречи с ним. Я писала страницу за страницей, одну за другой, я описывала мою жизнь в гостинице, все ужасы моей настоящей семьи, что все их деньги не сделали меня счастливой. Потом я рассказала о Нью-Йорке и школе. Письмо получилось таким толстым, что с трудом влезло в конверт, я запечатала его и тут же побежала отправлять. Ведь из-за задержки в гостинице он мог подумать, что я не хочу общаться с ним. А я хотела ответить так быстро, как только могла.

В конце недели позвонила Триша и повторила свое приглашение, я же рассказала ей про Агнессину урну с прахом.

– Я полагаю, – ответила Триша, – что это отрывок из какой-нибудь пьесы.

– Я надеюсь, что ты права, но мне как-то неуютно последнее время по вечерам. – После моего обещания подумать о Тришином приглашении мы попрощались.

Но однажды утром произошло удивительное событие, позвонила мадам Стейчен.

– Я раньше возвратилась в школу, – сказала она так, будто дала исчерпывающее объяснение.

– И, мадам? – поинтересовалась я.

– Я свободна между 9 и 10 утра каждый день, начиная с сегодняшнего.

– Да, мадам, я обязательно приду, спасибо.

– Очень хорошо, – она повесила трубку. Я летала на крыльях на дополнительные занятия, особенно, когда заметила изменение в отношении мадам Стейчен ко мне. Ее голос стал мягче, в нем слышалось больше любви, и другие преподаватели стали относиться ко мне так, словно я приобрела некоторую известность.

Первой после каникул вернулась Триша. Казалось, в час наших разговоров мы старались уместить три. Я ей рассказывала, что происходило в Нью-Йорке, о своих занятиях с мадам Стейчен. Она увлеклась моими рассказами, тогда я показала письмо от папы Лонгчэмпа. Триша прочитала и возмутилась, когда я рассказала, как долго оно пролежало в гостинице.

Позже мы сходили к Лонселотту поесть сливки со льдом и послушать музыку. Домой мы возвращались медленно. Стоял жаркий день, и мы были благодарны небоскребам, отбрасывающим длинные тени. Но даже в такой день улицы Нью-Йорка не становятся менее многолюдными, город имел свой собственный ритм жизни, и тот, кто хотел жить и работать здесь, должен был ему подчиниться. Вернувшись домой, я увидела улыбающуюся Агнессу.

– Вы вовремя пришли, – сказала она, – к вам, Дон, пришел гость.

– Гость? – я удивленно взглянула на Тришу. Джимми без звонка не пришел бы. Мы быстро поднялись наверх, открыли дверь, и мои ноги приросли к полу, я увидела улыбающегося Филипа.

– Привет, Дон! – Высокий, синеглазый, с копной волос на голове, он смотрелся довольно неплохо. – Я уже собирался уходить, так и не застав тебя.

– Дон, – напомнила о себе Агнесса, – представь Тришу брату.

– Я не просила его приезжать, – резко ответила я.

– Как? – уставилась она на Филипа, словно тот должен перевести мои слова.

– Я думал, ты обрадуешься, увидев кого-нибудь из семьи, – высокомерно улыбнулся Филип. – И оказался не прав.

Я не могла без омерзения смотреть на него, мне вновь и вновь вспоминались его мокрые руки, щупающие мое тело.