ГЛАВА 31

Я останавливаюсь перед кабинетом доктора Кэллоуэй.

Эвелин сейчас со Сьюзэн, поэтому я не переживаю.

Меня это даже не заботит.

На самом деле, нет.

Делает ли это меня ужасной мамой? Абсолютно точно.

Мой мозг словно боец на ринге, которого сбивают с ног снова и снова словами и объяснениями. Он весь в синяках и побоях, и вот-вот готов сдаться.

Я стучу, прежде чем войти. Дверь тихо закрывается за моей спиной. Я сажусь напротив Кэллоуэй, положив руки перед собой. Сдержать нервное напряжение почти невозможно. Оно кружится надо мной, словно рой пчел, готовящихся атаковать меня в любой момент.

— Виктория, ты выглядишь уставшей, — говорит доктор Кэллоуэй, — не выспалась?

— Нет, мне хорошо спалось, — бубню я. Это полнейшая ложь, но как я смогу объяснить ей, что со временем голоса в голове становятся все громче и громче, все более агрессивными, более требовательными?

Все просто: я не могу.

— Где сегодня твой ребенок? — спрашивает она, и я замечаю беспокойство в ее глазах.

— Со Сьюзэн.

— Это хорошо.

— Почему?

— Ты сделала небольшой перерыв, — объясняет она, — передышку.

— Вам виднее, — фыркаю я.

— Каждому бывает необходимо побыть наедине с самим собой, — добавляет доктор Кэллоуэй. — В этом нет ничего такого.

— Все это неправильно.

Слова срываются с губ, прежде чем я успеваю их обдумать. После этого я перестаю контролировать, что говорю, все само вырывается из груди.

— Хорошие мамы любят и заботятся о своих детях. Не важно, как они себя чувствуют.

Я смотрю на нее с осторожностью, пытаясь найти тень осуждения. Но ничего не замечаю.

— Тебе кажется, что ты не защищаешь своего ребенка? Обещаю тебе, что Сьюзэн позаботится о ней.

— Это другое. Это просто…это…

— Что это?

От разочарования я закрываю глаза и, потерев виски, делаю глубокий вдох. Пытаюсь разобраться в мыслях и чувствах, чтобы понятно объяснить то, что имею в виду.

— Просто мне кажется, что скоро моя дочь не сможет выносить мое присутствие, — наконец признаюсь я.

— Почему ты так думаешь?

— Она постоянно плачет, — одной рукой я хватаю другую, сдерживая порыв впиться ногтями в виски, — не важно, как сильно я стараюсь, она не успокаивается. Словно…словно она ненавидит меня.

Доктор Кэллоуэй откидывается на спинку кресла.

— Уверена, все совсем не так.

Я резко вскакиваю на ноги и начинаю ходить по комнате.

— Но так и есть. Более того, когда бы я не посмотрела ей в глаза, я не вижу в них узнавания. Словно я для нее незнакомка.

— Как ты себя из-за этого чувствуешь?

— Отвратительно! — гневно выдаю я.

— Я имею в виду, ты тоже чувствуешь, что отдаляешься от нее?

Я останавливаюсь и поворачиваюсь к ней.

— Да.

— И поэтому ты считаешь себя плохой матерью, — предполагает она.

Я киваю головой.

— Да, точно.

— Здесь не о чем беспокоится.

Я с неодобрением смотрю на нее. Она улыбается в ответ.

— Именно это я и имею в виду. Ты сейчас под сильным давлением, переживаешь моменты из прошлого, которые не всегда легко пережить заново.

Я запускаю пальцы в волосы. Мне хочется кричать. Хочется плакать. Смеяться. Одновременно хочется ничего не делать и делать все сразу.

В этом нет никакого смысла, но ничего касаемо меня сейчас не имеет смысла.

Доктор Кэллоуэй складывает лист бумаги и передает мне. Даты и слова сливаются воедино. Я ничего не могу разобрать.

Зачем я это делаю? Зачем открываю ящик Пандоры? (Ящик Пандомры — предмет из древнегреческого мифа о Пандоре, заключавший в себе бедствия, несчастья и надежду) Неужели моя жизнь здесь настолько плоха, что я добровольно иду на эту пытку?

Так много вопросов, но я не могу дать ни единого честного ответа.

— Я теряю себя, на самом деле теряю, — шепчу я в ладони.

После секундной тишины, я опускаю руки и поднимаю голову.

Доктор Кэллоуэй ничего не произносит. Ее глаза пусты. Никакого осуждения. Но мне кажется, что где-то глубоко внутри она думает, что я спятила. Как и другие доктора.

— Думаете, я сумасшедшая?

— Совершенно точно нет. Никто не сошел с ума. Только мир. У каждой вещи есть ярлык и свое место. Но невозможно сгруппировать все чувства и реакции в коробки. Особенно реакции. Все разные, и каждый по-разному отреагирует на одну и ту же ситуацию. Ты очень строга к себе. Если бы кто-то путешествовал по своему прошлому, и ему пришлось бы смотреть на хорошие, плохие и ужасные моменты, он бы чувствовал себя также.

Должно быть она насмехается надо мной. Отрабатывает свои психологические приемы. Но сейчас в этом нет смысла.

— Вы так думаете? — спрашиваю я.

Она кивает

— Конечно. Если быть честной, думаю, что ты прекрасно справляешься.

Мне так отчаянно хочется верить ей. Но я так напугана.

— Ты можешь продолжать делать так и дальше, — нежно говорит она. — До этого ты уже пережила свое прошлое. Ты сможешь сделать это снова.

Я киваю. Надежда, которая уже практически умерла внутри меня, медленно возвращается к жизни.

— Еще фотографии? — задает она наводящий вопрос.

— Еще фотографии.

На первой фотографии изображен положительный тест на беременность. Это кажется таким нелепым, на грани безумия, фотографировать тоненькую палочку. На секунду, я возвращаюсь в тот момент. Тест лежал у меня на коленях. Руки тряслись так сильно, что мне пришлось сделать несколько фотографий, чтобы хоть одна получилась не смазанной.

На следующем снимке, мы с мамой сидим за столом на каком-то мероприятии. У меня на щеках румянец, и даже несмотря на то, что я сижу, невозможно не заметить живот, выпирающий из-под моего темно-фиолетового платья.

Темп ускоряется. Доктор Кэллоуэй так быстро перемещает их, что одна падает на пол. Я отвлекаюсь и нагибаюсь, чтобы поднять ее. Когда я переворачиваю ее, то невольно вскрикиваю.

По крайней мере, мне так кажется.

В ушах начинает звенеть и кровь стынет в жилах. Разум подсказывает отвернуться, но я не могу. Я вижу только мертвое тело. Оно лежит на набережной, сквозь траву виднеется вода. Труп уже разлагается. Оставшаяся кожа почернела, она похожа на кору дерева. Невозможно разглядеть какие-либо очертания. Словно озеро и рыбы старались сделать все возможное, чтобы съесть все тело до костей. У трупа нет глаз, остались только черные дыры.

У меня трясутся руки, когда я машу фотографией перед лицом доктора Кэллоуэй.

— Что это?

Она встает и вырывает фотографию у меня из рук. Когда она хорошенько вглядывается в нее, ее лицо бледнеет.

— Не знаю, как это сюда попало.

Я знаю, что именно это фото является доказательством смерти Уэса. Могу ли я винить их? На нем та же одежда, в которой он обычно приходит навестить меня, но на фотографии его белая рубашка изорвана. Пиджак весь изорван, рукав свисает с его руки. Один ботинок пропал.

— Откуда у вас это?

— Виктория, я множество раз просматривала эти фотографии, и никогда ее прежде не видела

— Это не он.

Я быстро качаю головой.

— Это не Уэс. Это не он.

Доктор Кэллоуэй кивает и медленно обходит стол.

— Просто сделай несколько глубоких вдохов.

— Он делает это со мной. Он подсунул эту фотографию!

— Кто?

— УЭС!

Я так громко выкрикиваю его имя, что в ушах начинает звенеть.

— Просто сделай несколько глубоких вдохов, — повторяет она.

Неужели она не видит, что мне не до глубоких вздохов? Я нагибаюсь, положив руки на колени и хватаю ртом воздух. Я вижу изображения в идеальном порядке, и самое ужасное, что они обретают смысл. Они совпадают. Но ничто во мне не хочет принимать тот факт, что возможно все вокруг меня правы.

Может быть мой муж был мертв все это время, а я просто разговариваю с его призраком?

Может я на самом деле принадлежу Фэйрфаксу?

Фотографии далеко от меня, но колесики прошлого приходят в движение. В этот раз я не так легко погружаюсь в воспоминания, как это обычно происходит. В этот раз воспоминания больно бьют меня. Я падаю на колени и прячу лицо в ладонях.