– Бертон? Я хочу видеть вас в комнате отдыха. Прямо сейчас.

Кивнув, Джизус проследовал по коридору за доктором Томпсоном. В комнате отдыха, как обычно, никого не было. Ее редко посещали, потому что она находилась в конце коридора. Сестры предпочитали пить кофе в ординаторской, куда они могли забежать ненадолго, чтобы поболтать.

Сев на свободный стул рядом с шефом, Бертон стал ждать.

– Я думаю, вы догадались, что доктор Фогрел говорил со мной о вашем вмешательстве в его дела.

Доктор Томпсон был человеком с внушительной внешностью и говорил всегда спокойно, хорошо поставленным голосом. Свое недовольство он выражал, приподнимая брови, поджимая губы и сверкая карими глазами. Джис прекрасно ощущал его ярость, которая скрывалась за осторожным подбором слов.

– Я знал, что он будет говорить с вами. Но рассчитывал, что это будет завтра.

– Почему?

– Потому что, – Джис взглянул на часы, – я нахожусь здесь вот уже двенадцать часов.

– Тогда будем говорить коротко и конкретно. Вы не имеете права отменять никаких предписаний лечащего врача.

– Я знаю. – Бертон старался не показать своего раздражения.

– Почему тогда вы спорили с Фогрелом?

– Потому что его предписание наносило вред здоровью пациента. Я долгое время работал с ней. Для Фогрела она – лишь имя на табличке. Даже нет. Просто обозначение покоящегося на кровати тела, которое он видит не чаще двух раз в неделю на протяжении одной минуты.

– Вы же знаете, как он загружен.

– Да. И каков он сам, я тоже знаю.

– То есть?

– То есть у него на все один ответ – доза торазина. Между тем сегодня в состоянии пациентки произошли огромные изменения. – Голос Джизуса смягчился, в нем зазвучала гордость. – Пять месяцев она ни на что не реагировала, Спайк. Сегодня она говорила со мной; она задавала вопросы. Для того, кто не видел ее прежнего состояния, ее поведение выглядело бы совершенно нормальным. Фогрел даже не заметил этого.

Слушая Бертона, доктор Томпсон молчал. Каждый из них знал, в чем дело. Джизус понимал, что Спайк Томпсон обязан поддерживать авторитет лечащих врачей, но он знал также, что главный психиатр был честным человеком. Он не принимал доктора Фогрела на работу и, возможно, не одобрял многих его решений. Сам прекрасный психиатр, Спайк оказался в щекотливом положении. Это не та ситуация, в которой он хотел бы находиться. И он слишком уважал себя, чтобы поступать не так, как считал нужным.

– Я передам доктору Фогрелу, чтобы он не назначал ей ничего, кроме обычных успокоительных, – сказал Томпсон. – Курс ее лечения он будет согласовывать со мной. – Доктор Томпсон встал и подал Бертону руку. – Идите домой и основательно выспитесь.

Свернувшись на кровати клубочком, девушка из пятнадцатой палаты смотрела, как раннее утреннее солнце с трудом пробивается сквозь частую сетку на окне. Она всеми силами пыталась преодолеть овладевавший ею страх. Прошлая ночь была бесконечной. Сиделки входили несколько раз, нарушая ее тревожную полудрему. Им не приходило в голову, что она их замечает, а ей не хотелось показывать им, что она не спит. Вместо этого она тихонько наблюдала, как они хлопочут в палате.

Почему она здесь? Она пыталась отогнать от себя самый страшный вопрос, но он всю ночь мучил ее, всплывая из глубины подсознания. Кто она такая? Какие обстоятельства привели ее в это место и стерли из памяти воспоминания о прошлой жизни?

Паника охватывала ее, проникая в каждую клеточку существа. Она знала, что если поддастся ей, то найти какой-нибудь ответ будет вообще невозможно. Но, казалось, что паника была сильней ее. Все подавляющая, все разрушающая.

Отчаявшись, она отвернулась к стене и попыталась вспомнить лицо того темноволосого человека, который пришел к ней на помощь прошлой ночью. У него было волевое лицо. Не красивое в классическом смысле, но удивительно мужественное. Его глаза притягивали к себе, смягчая резкие, почти грубые черты лица. Она не могла припомнить цвет его глаз, но сила, которая исходила из них, поразила ее. Он очень располагал к себе, он чувствовал и понимал ее страдания. Но была у него еще одна особенность, которая угадывалась в его пристальном взгляде. Этот человек не привык уступать. Он привык бороться за то, во что верил.

Какое-то движение за дверью вывело ее из задумчивости. Инстинктивно она напряглась, ожидая, что ей причинят боль. Слезы подступили к глазам, и она непроизвольно застонала. В отчаянии попыталась она уйти снова от реальности, но этот путь к спасению больше не существовал. Тот человек лишил ее этой возможности, но он сказал также, что она в безопасности.

Это была всего лишь сиделка с подносом. С привычной заботливостью она скользнула взглядом по женщине.

– Я принесла вам завтрак. Сейчас я его поставлю и покормлю сначала миссис Трирз. А потом вас.

Она говорила так, как обычно матери разговаривают, не ожидая ответа, со своими младенцами. Ее слова зажгли слабую искру несогласия в девушке. Накануне, будучи слишком уставшей и растерянной, она позволила сиделкам накормить себя. Сегодня утром все будет по-другому.

– Спасибо, – сказала она с усилием. – Я поем сама. Не могли бы вы сказать мне сначала, где ванная?

Сиделка уставилась на нее, и от удивления поднос в ее руках задребезжал. Благодаря профессиональному опыту, она, к своей чести, не уронила его. Вместо этого она аккуратно поставила его на подоконник и подошла к кровати.

– С огромным удовольствием, – сказала она, широко улыбаясь.

Девушка несмело улыбнулась в ответ. Она очень мало понимала из того, что происходило с ней, никак не могла разобраться в своих опасениях. Но одно было совершенно ясно. Она должна восстановить свои силы. Она должна восстановить свою память. Глубоко вздохнув, она села на кровати и опустила ноги на пол.

Джизус спал как убитый. Он все спал и спал. Только далеко за полночь попал он к себе домой и добрался, наконец, до кровати. Выйдя из больницы, он почувствовал, что вовсе не стремится к уединению, которое ожидало его дома и которое он обычно ценил. Ему хотелось женского общества.

Джанет Кертис, психолог, его подруга по аспирантуре, не сочла за обиду его внезапное приглашение. Они пообедали в ресторане «Аркада» возле ее дома, долго разговаривали, пока глаза их не стали закрываться от усталости. Говорил преимущественно он, а Джанет слушала.

Джанет понимала его. Она однажды призналась Джису, что почти любит его, хотя не рассчитывает, что их отношения станут когда-нибудь чем-то большим, чем крепкая дружба. Жизнь не вовремя свела их вместе. Первые интимные встречи показали им, что именно является главным для каждого из них: их карьера, независимость и, что не свойственно любовникам, желание сохранить в неприкосновенности какую-то часть своей души. Теперь она осталась для него только собеседником, человеком, который может поддержать, подругой, которую иногда он мог бы обнять.

– Мы никогда не говорили так о других пациентах, – заметила Джанет, когда Джизус рассказал ей о женщине из пятнадцатой палаты. Она откинулась в кресле и закурила свою послеобеденную сигарету.

– Она поразила мое воображение. Она настолько беззащитна. Это чудо, что она жива и что теперь ожило и ее сознание.

– Джис, в твоей жизни явно не хватает женщины.

Он пожал плечами, спрашивая себя, неужели Джанет заметила в нем что-то такое, чего не ощущал он сам?

– Я думал, что мы пришли к соглашению, что я не буду предлагать себя тебе в иной роли кроме друга.

– Это было много месяцев назад. Теперь, похоже, ты готов к тому, чтобы испытать себя в ином качестве.

Он разделил с Джанет постель, а ее слова все продолжали звучать у него в голове.

В половине десятого он, наконец, проснулся. Хотя это его выходной день, но ему некогда было валяться в постели и строить планы, чем сегодня заняться, ведь он обещал Энни Нил, что будет утром в госпитале и зайдет, к ней. Джис не собирался нарушать своего слова. Было бы жестоко в такой момент оставлять ее один на один с самой собой.