— На ком он женат? Из какого она дома?

— Я не знаю: мы не так уж близки.

Такое понятие о семье — без близости и общения — потребовало от Мэгги некоторого времени на осмысление.

— Сумеете выяснить ее девичью фамилию? Это может пригодиться.

— Постараюсь, спрошу у матери.

— Узнайте, пожалуйста. — Мэгги продолжала писать. — Хотя странно, что он остался в Саванне с ее родней.

— У ее семьи там большой магазин, и мой кузен собирался работать с ними. Я это помню потому, что мы очень тогда злились из-за смокингов, — объяснил Кайл.

— Как назывался магазин?

— Мэгги, я тогда еще учился в колледже.

— Вспомните.

Кайл почесал лоб:

— Это большое белое здание в деловой части города… и у меня впечатление, что это было по-настоящему шикарное место. — Он вспомнил, что его бабушка пользовалась лифтом — сплошные бронза и стекло, — чтобы добраться до верхних этажей, и описал этот лифт Мэгги.

— Это же Карлайлы! Вы в родстве с Карлайлами?

— Не я — мой кузен…

— У них есть дети?

— Думаю, да.

Она удовлетворенно откинулась на спинку:

— Вы и родная кровь в дирекции магазина Карлайлов! — Мэгги сияла. Собрав свои бумаги, она уложила их в кейс со словами: — У меня уйдет несколько дней на подготовку нашей следующей встречи. Желательно, чтобы вы к этому времени выучили назубок историю вашей семьи.

Кайл засмеялся, хотя видел, что она говорит серьезно. Кроме того, он понял, что хочет знать о ней как можно больше.

— Теперь вы мне расскажите о вашей семье и историю основания Джефферсонвиля; я хотел бы это знать прежде, чем встречусь с вашей бабушкой.

История семьи Мэгги была интересна, но ей хотелось произвести на него должное впечатление более длинным рассказом.

— Сапфира, моя прапрабабушка, была янки.

— Ага! Так в вас тоже есть кровь янки! Ай-яй-яй!

Мэгги засмеялась:

— Можно сказать, что Джефферсонвиль был основан только потому, что от матери Сапфире осталось в наследство фамильное серебро. Во время Северной войны они с матерью находились в Филадельфии.

Такое, характерное для южан, название Гражданской войны вызвало улыбку на лице Кайла.

— Какой-нибудь пенсильванский поклонник?

— Именно. — Она что-то пометила в блокноте.

— Удивительно, что у вас до сих пор сохранилось это серебро. Почему вы его не продали, чтобы поддержать семью?

Мэгги опять почувствовала некоторые угрызения совести, поскольку до сих пор думала о том, как бы извлечь из серебра какую-нибудь пользу.

— Кто смог бы купить его после войны? Во всяком случае, Сапфира послушно вернулась домой, чтобы ухаживать за больной матерью. К сожалению, когда Ла Рю ушел на войну, она оставалась дома, и это выглядело так, будто она удрала на Север, вместо того чтобы поддержать Юг.

— И по этому поводу возникли проблемы?

— Да, у жителей Атланты это вызвало большое возмущение. Ла Рю остался в живых, и, когда Сапфира вернулась в Джорджию, она принесла с собой настоящие деньги, золото, унаследованное от своей семьи. Общество Атланты решительно отвергло ее, а Ла Рю не пожелал сносить грубости в отношении к своей жене.

— И тогда они основали свой собственный город, — сделал вывод Кайл.

— Именно. Такова вкратце история Джефферсонвиля. — Она достаточно вольно разделалась с историей города, которой ей прожужжали уши с раннего детства.

Сапфира никогда не забывала о нанесенных оскорблениях и внушила чувство непоколебимой гордыни своей дочери Берил, старой деве, передавшей соответствующие инструкции своим племянницам Перл и Опал. Крепкие путы семейной чести и ответственности перед обществом, которое основал Джефферсон, начали распадаться, когда дело дошло до Руби, дочери Перл, и Корэл, дочери Опал. Руби отказалась от обязанностей следующего главы семейства Джефферсон по женской линии в пользу Перл, которая до сих пор не хотела расставаться со своей ролью матроны. Корэл возглавила приют для матерей-одиночек, Перл и Опал помогали ей на добровольных началах.

— Объясните мне, почему ваше имя, в отличие от остальных, не созвучно драгоценному камню? — вдруг спросил Кайл.

Мэгги закрыла кейс и поставила на пол возле ног.

— Это решение моей матери. Можно сказать, что у нее мятежный характер.

— А она никогда не уезжала из дома?

— Ну… однажды уезжала. Она уезжала в колледж, они жили там коммуной, боролись, протестовали.

— Жили коммуной?

— Знаете, вегетарианские фермы, где каждый носил имя «Радуга», или «Свобода», или «Облако».

— А Магнолия?

Для Мэгги разговор о бурных днях матери был труден: она немногое о них знала и не понимала того, что знала.

— Мой отец уехал во Вьетнам и оттуда не вернулся. Это все, что я о нем знаю. Я даже не знаю его имени, его настоящего имени. Довольно смешно, принимая во внимание, с каким пристрастием я допрашивала вас о вашей семье.

— Я не это имел в виду.

Конечно, нет; он-то знает все ветви своего генеалогического древа.

— Мать вернулась сюда, где я и родилась. Она устроила небольшой бунт и назвала меня Магнолией, намереваясь называть Мэгги. Из книжки своих детских лет она знала, что Мэгги — греческое имя, обозначающее жемчуг.

Улыбка скользнула по лицу Кайла.

— Очень ловко. — Он изменил положение, подвинувшись ближе к ней на несколько дюймов.

Мэгги не поняла, намеренно он это сделал или нечаянно.

— Я об этом не думала. Ненавижу свое имя, но полагаю, мама хотела показать мне, что можно быть личностью, оставаясь в рамках семейных традиций.

— Магнолия. Цветок Юга. — Он внимательно изучал ее лицо. — Оно вам идет.

Мэгги погибала под взглядом его ярко-голубых глаз и боролась с этим весь вечер. В конце концов, это утомительно.

— Вот как?

— Еще как!

Атмосфера в машине изменилась. Мэгги хотела намекнуть, что пора уезжать, но с разгорающейся страстью испарились все слова.

Это было дикое желание. Дикое еще и потому, что этого мужчину она слишком мало знала, чтобы чувствовать что-либо подобное.

Ее чувства будто обострились: она заметила, что одна его бровь чуть более приподнята, чем другая, разглядела ломаную линию бачков, форму ушей, морщинку на шее, прекрасно очерченный рот и небольшой шрам на подбородке. Она видела его губы и сузившиеся зрачки.

— Не смотрите на меня так, — прошептал Кайл.

— Как? — Хотя отлично понимала, что он имеет в виду.

Он придвинулся ближе:

— Как если бы…

Она приблизилась:

— Вы хотите…

Остальные слова утонули в поцелуе.

Мэгги поняла, что она никогда не целовалась по-настоящему. Какой-то ключик независимо от нее повернулся и открыл ее сердце. Ее руки гладили и в то же время слегка сдерживали приближающееся к ней лицо и соскользнули на плечи, когда их губы слились. Сердце ее рвалось наружу.

Мощные чувства сотрясали ее. Она хотела впитывать его запах, вкус его губ. Она хотела бы запечатлеть себя в нем так, чтобы ни одна другая женщина никогда не смогла бы завладеть им, даже по праву. Она хотела царапать, кусать. Оставить следы.

Кайл отшатнулся, глядя так же ошеломленно, как и она.

— Мэгги…

Она поцеловала его, чтобы он ничего больше не сказал; поцеловала и не смогла бы объяснить, почему, а просто потому, что хотела еще раз почувствовать его губы.

Тусклый свет в салоне стал ярче.

Еще ярче.

Они замерли. Автомобильные фары! Фары автомобиля, который свернул с шоссе и направился прямо к ним.

— Ох, нет! — Она вцепилась в руку Кайла. — Нас не должны видеть вместе — это все испортит!

— Нагните голову. Если они остановятся, то дело с ними буду иметь я. — Его рука быстро пробежалась по волосам, и он еле слышно пробормотал: — В такой ситуации я еще не бывал.

— Свет! Они могут нас видеть. Выключите свет.

Кайл выключил свет в салоне, но Мэгги подозревала, что было уже поздно, их, наверное, уже увидели. Если дойдет до бабушки, то ни на какое сотрудничество рассчитывать не придется.