Эти-то мысли яснее всего прочего дали понять Антонину, что он устал от долгого путешествия. А ведь проделано менее половины всего пути. Плохо, очень плохо.

В Лютеции, скорее всего, для него уже подыскали супругу. Патриции заключают браки только между собой. Священные браки – confarreatio, закрепленные церковным обрядом. Этот обычай, хоть и уязвлявший порой молодые сердца, соблюдался неукоснительно. В Ромарике и Германарике сохранилось лишь несколько чистых патрицианских родов: Антонины, Северины, Сервилианы, Цецилии Метеллы, Теодориды, Хильпериды и еще несколько. Были свои патриции и в Гардарике, например, Ольговичи, но из-за языкового барьера и несходства обычаев они редко рассматривались в качестве возможных брачных партнеров для совершеннокровных собратьев Ромарики.

Отказ патриция вступить в священный брак не приветствовался, однако был возможен – сердце ведь не камень. Правда, в таком случае холостому патрицию приходилось давать письменное обязательство сотрудничать с международными генетическими фондами. Гордые Антонины исстари чурались евгенических программ, хотя такое сотрудничество неплохо оплачивалось. Сервилианов это, например, дважды спасало от полного разорения.

Виа Опимия как будто сама собою выросла под ногами. Только что были мох, бурелом, разные кочки – и вот уже под ними прощупывается кладка, а затем трава и вовсе расступается и на поверхность выходят каменные плиты, очень ровные, словно вчера проложенные.

– Какая-то эта дорога странная, – сказала Тэкла, с недоверием притрагиваясь к ней ногой. – Как будто злая.

Она не стала никак пояснять это свое замечание, однако внутренне Антонин странным образом согласился с нею: что-то в новой дороге было не так.

– Дорога как дорога, – возразил Альбин, стараясь говорить спокойно. – Будем идти до темноты.

Никто не стал с ним спорить, однако карлики уловили в голосе патрона нотки усталости и потому весьма быстро подыскали подходящее местечко для ночлега. Споро разложили одеяла, разожгли костерок – и вот уже уютнейше поплевывает в огонь котелок с кипятком, а острый запах смятой травы полностью заглушен сытным ароматом копченого мяса и зеленых травяных хлебцев с пряностями.

Разбудили Линкеста, чтобы тот присоединился к трапезе. Он довольно долго моргал в ошеломленном безмолвии, но потом вполне пришел в себя и обильно покушал. Остальные тоже с милой душой отдавали должное стряпне сотрибутов Аракакоры, ели да похваливали.

Тем временем становилось темно, и сразу поисчезали кусты и стволы, как бы залитые чернильной кляксой. А у костра этого поначалу и не заметили. Разговор блуждал себе беспечно, не гоняясь особо за смыслом и связностью. Тэкла щурила глаза, сжав веки в ниточку, – знала, конечно, что Альбин на нее поглядывает. Линкест не то грезил, не то впал в забытье – шевелил пальцами и смотрел на них сосредоточенно. И было у костра как под оранжевым абажуром – весь мир притаился где-то там, а здесь таинственным образом царили безопасность и тишина.

Но стоило смолкнуть на миг разговору, как ночь и лес тотчас подступали к путникам, прорезали их слух долгими отдаленными криками, вползали в самую душу неприятными шорохами.

Карлики поспешно возобновляли болтовню, и ночь отходила, затаивалась поблизости, а путники вновь погружались в хрупкий уют бездомья. Они разговаривали почти всю ночь, и Альбин сам не заметил, как заснул на полуслове. Тэкла устроилась рядом с ним. Проснувшись, он увидел, что она спит себе, уложив щеку ему на ладонь. Щека была гладкая, круглая, как чашечка, – ничего более подходящего для того, чтобы лежать на альбиновой ладони, казалось, в целом-то мире не сыщется. Маленькое, совершенно круглое ушко Тэклы во сне забавно двигалось.

Альбин осторожно подменил свою ладонь шелковым носовым платком и высвободился. Лес поутру посерел, утратил всякую таинственность. Только запахи оставались тут чересчур резкими, но такое им уже встречалось.

Двое братьев спали богатырским сном – это те, кто сторожил остаток ночи. Двоих не было видно – ушли осматривать окрестность. У костра Альбин обнаружил, таким образом, только третью часть от общего числа своих оруженосцев, из коих один жарил, надев на прутик, какой-то сморщенный черный гриб, а другой беседовал с незнакомцем. При виде патрона карлик тотчас замолчал и напустил на себя угрюмость, а незнакомец поднялся, глядя прямо в лицо Альбину, нахально и вместе с тем приветливо.

При виде него Альбин вздрогнул и напрягся. Он хорошо изучил Codicillae Patricii, где перечислялись, с подробным описанием типичных внешних признаков, все оставшиеся в мире патрицианские роды. Книга, имевшаяся во владении Антонинов, считалась наиболее полной и включала в себя не только романские фамилии, но и иноземные, так что, встретив Ольговича или Мономаховича, Альбин не сделал бы ошибки.

Человек, стоявший сейчас перед Альбином Антонином, несомненно, являлся патрицием. Дело даже не в идеальном телосложении и правильности очень красивого лица. Сколько раз Альбину доводилось встречать красавчиков со страшными дефектами внутреннего развития! Старая стряпуха, чернокожая мутантка Нэб с лепешкой вместо носа говаривала, бывало, разрезав хорошую на вид картофелину и обнаружив внутри ее гниль: «Вот так и человек!..» Не счесть случаев, когда Альбин вспоминал это стряпухино присловье.

Впоследствии он научился воспринимать человека не внешне, но как бы всего целиком, в совокупности, улавливая мельчайшие особенности поведения и манеры держаться. И тогда он различал явственные следы, которые оставляет сознание собственной неполноценности.

Так вот, незнакомец не только выглядел, но и держался как истинный патриций. И тем не менее в Codicillae Patricii описание этого типа отсутствовало. Золотисто-рыжие волосы, молочно-белая кожа и прозрачные, очень светлые глаза. Рыжеватый пух на подбородке. Женственные руки. Однако несмотря на почти девичью мягкость, несмотря на преобладание белого и золотого, незнакомец воспринимался ледяным, как труп. Он улыбался – тонко, ни дать ни взять куртизанка, понявшая, что ее наружность произвела надлежащее впечатление.

– Простите мое вторжение, – заговорил он чуть развязно. – Неподалеку находится моя, знаете ли, villa rustica. Мы с друзьями охотились – здесь в изобилии водятся чудесные упитанные простосуппусы – и доезжачие заметили ваш костер…

– Если мы случайно нарушили границы ваших владений, – сказал Альбин, – то приносим всяческие извинения. Мы пользовались законом о дорогах, который позволяет любому гражданину Ромарики передвигаться по мощеной via в любом направлении и через любые территории.

– О, никаких претензий! – губы незнакомца расползлись в улыбке. – Позвольте, однако, представиться: Луций Корнелий Сулла.

Он чуть откинул назад голову, наслаждаясь эффектом, который произвело это имя.

Альбин побледнел. Повстречайся ему на дороге дьявол, он знал бы, что делать. Но как вести себя с Суллой?

Корнелии Суллы были патрициями из патрициев, много знатнее Антонинов и Цецилиев, не говоря уж о Теодоридах. Некоторое время они занимали наиболее важные посты в Генетическом Банке Ромы, но затем неожиданно для всех спутались с мутантами, выкрали важный генетический материал и часть оборудования и скрылись в Арденнском лесу. Десяток оставшихся опозоренных Корнелиев больше не претендовал на патрицианское звание. Несколько поколений, вступавших в брак с мутированными партнерами, и… «Меня зовут Корнелия, я – мутант!» – вспомнилась Альбину болонская девушка.

И вот перед Антонином стоит Луций Корнелий Сулла во всей красе, безупречный до кончиков ногтей.

– Антонин, – пробормотал Альбин.

Светлые глаза Суллы сверкнули.

– Великолепно! – воскликнул он, взмахивая при этом рукой. Жест показался Альбину театральным и вместе с тем совершенно естественным – как будто Сулла жил внутри некоей драматической постановки. – Антонин! Впрочем, именно так я и подумал.

Он улыбнулся, кратко и плотоядно, после чего уселся и вытянул ноги в сапогах, хороших, но явно не городской работы. Сулла уловил взгляд Альбина, сам посмотрел на свой сапог и повертел ногою так и эдак.