– Как же им быть? – огорчился Антонин. – Они же не виноваты, что мутировали.

– Найти себе покровителя с маленьким индексом, – сказала Тэкла. – Пойти в батраки, клиенты или в рабы. Индекс – это все.

– Понятно, – сказал Альбин.

– Ты должен показаться нашим старейшинам, – заявила Тэкла.

– Разумеется, – согласился Альбин. Ему не хотелось быть невежливым.

– Настоящий патриций! – вздохнула Тэкла. – Можно тебя потрогать, а?

Тотчас из-за стволов высунулись оруженосцы – все шестеро. Альбин услышал характерный тихий щелчок арбалета-автомата. Тэкла тоже уловила этот звук и насторожилась.

– Это мои оруженосцы, – пояснил Альбин. – Не бойся.

Она подняла руку – Альбин ясно рассмотрел узкие и плотные розоватые перепонки между тесно поставленными тоненькими пальцами – и осторожно прикоснулась к его щеке. Щека была идеально выбрита и спрыснута отменным одеколоном. Во всем, что касается внешности, Антонин в любой ситуации должен оставаться безупречным.

Прикосновение Тэклы было шелковистым. Альбин так и сказал:

– Какие у тебя нежные руки…

Тэкла ничуть не смутилась. Повертела кисти-рукавички и так и эдак.

– Говорят, можно разрезать перепонки, – молвила она. – У нас есть одна бабка-колдовка, она такими делами занимается. Ножом чирк-чирк, потом пошепчет… только я не хочу. – Она согнула и разогнула пальцы. – Порознь, поди, будут слабенькие.

– Да нет, не очень, – возразил Альбин. И украдкой глянул на свои руки, крепкие, красивые, с печаткой Антонинов на правом мизинце.

– Все равно не хочу, – упрямо сказала Тэкла. – Ну ее, эту колдовку. У нее ножи, кстати, грязные. Она их не моет. В огонь сунет – и ладно, я сама видела.

Она взяла Альбина за руку и повела в деревню.

Альбин сразу понял, что Тэкла занимает здесь весьма высокое положение. Обитатели деревни являли собою жалкое зрелище: с деформированными конечностями, пятнами или густой растительностью на лицах, хромые, кривые, чрезмерно высокие или наоборот крошечные, – все они при виде Тэклы и незнакомца замирали на миг и склоняли головы. Карлики с арбалетами наготове спешили вслед за молодым патроном, грозно озираясь по сторонам; однако повода к решительным действиям пока не появлялось.

Домишки, как и их обитатели, производили по большей части безотрадное впечатление. Это были маленькие, черные от копоти бревенчатые сооружения с плотным мхом на крыше, крошечными оконцами и низкими дверями. На грядках перед каждым домом вызревали странные овощи – Альбин, как ни старался, не смог определить, что это.

После вчерашнего дождя повсюду стояли лужи. Спутница Антонина ничуть этим не смущалась. Она невозмутимо плыла по воздуху, поднявшись над дорогой приблизительно на локоть, так что длинное и широкое одеяние девушки оставалось совершенно чистым. К сожалению, того же нельзя было сказать о сапогах и плаще Антонина; что до оруженосцев, то коротышки забрызгались до самых бород.

Посматривая по сторонам, Альбин не мог не заметить, что здешние мутанты, несмотря на очевидное их уродство, хвори и короткий век, не выглядят страдальцами. Они вели себя как самые обычные люди, в меру довольные судьбой, в меру невезучие и отягощенные заботами, но, в принципе, поглощенные самым важным делом на земле – шествованием из начала своей жизни в ее конец.

В больших городах все обстояло совершенно иначе. В Болонье, где родился и провел первые годы Альбин Антонин, повсюду понатыкано центров биокоррекции, салонов генетической экспертизы для новобрачных, домов красоты и всевозможных школ психотренинга для мутантов. Многочисленные практикующие психотерапевты предлагали свои услуги по частичному снятию и компенсации комплексов. Антонин как-то раз пришел на занятие – любопытства ради. В группе занималось человек десять. Терапевт, с виду совершенно немутированный, активно подбадривал пациентов, а когда одна девушка, раскрасневшись, храбро сказала: «Привет! Меня зовут Корнелия, я – мутант!» – все зааплодировали. А у болонских газет то и дело возникали неприятности из-за неполиткорректных высказываний в адрес лиц с альтернативным генетическим развитием. Несколько лет назад много шуму наделали выборы в парламент Республики, когда от города Аквы Секстиевы выдвинули двухголового кандидата. «Ум хорошо, а два лучше!» – гласил его предвыборный слоган. Кандидат прошел на ура и три года пускал слюни на заседаниях. Республиканское телевидение иногда показывало его, но от комментариев благоразумно воздерживалось.

Ничего похожего на политкорректность не наблюдалось здесь, в маленькой сельской общине, затерянной в дебрях неохватного Арденнского леса. По пути Тэкла рассказывала о деревне, старейшинах и «Мутантской правде», причем в выражениях совершенно не стеснялась.

Отцами-основателями общины, согласно преданию, являлись матросы и младший командный состав одной подводной лодки. После ряда операций в Последней войне все они были списаны на берег и отправлены в несусветную глушь, подальше от цивилизации, вместе с женами, детьми и некоторым количеством семян и скота, но совершенно без средств связи. Так было надо.

По этой причине старейшины традиционно именовались капитанами, а глава совета – капитаном-командором. На флагштоке перед штаб-квартирой совета ежедневно на рассвете поднимали морской флаг. Еще тот самый, древний.

После того, как мутации стали очевидны и необратимы, в законах, управлявших жизнью общины, произошел ряд существенных изменений.

Первоначально господствовало семейное право, согласно с которым мутационный индекс высчитывался для семьи в целом. Однако это приводило к ущемлению прав отдельных лиц, почти не затронутых процессом мутации, и ограничивало их юридическую способность к заключению брака.

После трагической гибели местных Ромео и Джульетты, разлученных причудами семейного права, закон был коренным образом пересмотрен в пользу индивидуума. Это привело к большей свободе отдельной личности, которую теперь не тянули на социальное дно неполноценные родственники; однако имело следствием почти полный распад семьи, поскольку родители с высоким индексом оказывались в подчинении у собственных детей, если у тех индекс был меньше. Жены нашли управу на неугодных мужей и добивались их переосвидетельствования, после чего ловко захватывали главенство и помыкали ими до скончания дней.

– Пришли, – оборвала повествование Тэкла.

Они остановились перед флагштоком с выцветшей тряпкой, обвисшей в летнем безветрии. Сверху был водружен венок крупных мясистых цветов и длинных тонких перьев из петушиного хвоста. Вокруг флагштока полукругом были вбиты в землю бревна. К крайнему из них привешивался корабельный колокол – рында.

– Здесь и заседает наш совет, – объяснила Тэкла. – Зимой еще натягивают навес от ветра, а летом – так.

Она схватила веревку и принялась трезвонить в колокол. Стая птиц, доселе невидимых, вдруг с шумом поднялась в воздух, поорала немного и куда-то направилась.

Затем один за другим начали появляться старейшины. Всего их Альбин насчитал семь человек. Впрочем, некоторые все время то уходили, то возвращались, так что понять истинное число вершителей местного правосудия он так и не сумел.

Альбин Антонин с оруженосцами за спиной остановился под самым флагом, позволяя себя рассматривать. А посмотреть было на что. Перед мутантами стоял высокий молодой человек, крепкий, с открытым лицом. Широко расставленные светлые глаза глядят ясно, рот уверенно улыбается, темные недлинные волосы чуть вьются. По традиции Антонин носил два коротких меча за спиной, не снисходя до огнестрельного оружия. До кончиков ногтей Альбин Антонин был патриций – абсолют, величайшая драгоценность человечества.

Старейшины пришли на совет со своими подушками и каждый долго усаживался, стараясь поудобнее расположить кривые, костлявые или наоборот раздутые ноги. Согласно здешнему обычаю, мутант, не способный сидеть на земле, не может претендовать на положение старейшины.

На Альбина со всех сторон уставились глаза – желтые, серые, черные, с удлиненным зрачком, со сплошным расширенным зрачком, вытеснившим радужную оболочку, или со светящимся, как у зверя. Глаза злые, любопытные, оценивающие.