– Посмотри-ка, – пробормотала Джен. – Бьюсь об заклад, он трахает её на самом деле.

Я наклонила голову, чтобы лучше разглядеть.

– Я думаю… О! Это… У него стоит? Невообразимо! У него стояк, посмотри!

– Точно, – взвизгнула Джен и вцепилась мне в руку.

Меня сильно возбудил вид его эрекции. Последний раз я такое испытывала в восьмом классе, когда во время игры в «Правду и желание» спряталась в шкафу с Кентом Циммерманом. Желудок сжался, как при подъёме на американских горках, грудь горела, перехватило дыхание, а щёки пылали.

– Супер, – с трудом выдавила я из себя. – Это просто… супер.

– Дорогая, я знаю, что ты имеешь в виду. Впечатляет, правда? И подожди… там! Ааааааа, – Джен рухнула обратно на подушки. – Он кончает.

Сцена короткая, но впечатляющая. Аппарат Джонни во всём своём великолепии. Он что-то говорил на ходу, и я не могла решить, хочу ли я понять его слова или лучше сосредоточится на моём извращённом восприятии и смотреть на его возбуждённый член.

– Какой у него пенис! – произнесла я с большим удивлением.

– Это да, – Джен счастливо вздохнула. – Чертовски красивый мужик!

Я отвела взгляд от экрана и уставилась на неё.

– Не могу поверить, что ты на него запала и ни разу с ним не разговаривала. У тебя же бывает словесный понос. В любом случае надо попробовать.

– А что я ему должна сказать? Привет, Джонни, меня зовут Джен, и, к слову сказать, мне так нравится твой член, что я заказала бы его в качестве рождественского подарка?

Я расхохоталась.

– Что? Неужели ты думаешь, что такие слова для него ничего не значат?

Девушка закатила глаза.

– Он женат?

– Нет. Вряд ли. Честно говоря, за исключением фильмов я о нем практически ничего не знаю, – Джен нахмурила лоб.

У меня не прекращался смех.

– Ну, ты, блин, и сталкер!

– Я не… – она бросила в меня подушкой, – сталкер. Я ценю только хорошее тело. Что тут такого? И обожаю его творения. Я купила себе одну из его работ, – добавила она, будто раскрыла тайну.

– Правда?

Она кивнула.

– Правда. Его галерея действительно великолепна. Множество маленьких прелестных вещичек, и не слишком дорого. А в задней комнате у него разные коллекции. Пару лет назад он выставлял и свои работы. Но это происходит редко. Думаю, его работы, как правило, между остальными, он редко выставляет их отдельно, потому что не хочет создавать впечатления, будто они нечто особенное.

В галерее я не бывала ни разу и не имела понятия, что в ней, но согласно кивнула.

– Можно посмотреть?

– Конечно. Это в моей… спальне.

Я вновь рассмеялась.

– Почему? Картины пользуются дурной славой?

Я познакомилась с Джен недавно, лишь пару месяцев назад, когда переехала на Секонд-стрит. Я никогда не касалась стыдливых тем или переживаний. Во всём остальном она вела себя довольно развинченно, что явилось одной из причин, по которым я находила её классной. Но сейчас она не смотрела мне в глаза и издавала какой-то застенчивый смешок. Я предложила не демонстрировать мне картину, если она этого не хочет.

– Там нет ничего двусмысленного, – заявила она.

– Хорошо, – я поднялась и коротким коридором проследовала к её спальне.

Квартиру Джен обставила прямоугольной современной мебелью из Икеа. Все предметы сочетались друг с другом. Хоть и мало места, всё рационально расставлено. Спальня оказалась в том же стиле. Белые крашеные стены, контраст составляла кровать с тёмно-синим покрывалом и лимонно-зелёные шторы. Её квартира располагалась в здании старой постройки с немного кривыми стенами. Одна даже стояла под наклоном, вырубленные от пола до потолка окна выходили на улицу. На ней висела парочка её собственных работ. На противоположной стене – несколько постеров в рамках, которые даже я, полный профан в искусстве, определила, как «Звёздную ночь» и «Крик».

В центре стены висело маленькое чёрно-белое изображение, сантиметров двадцать пять на двадцать, в узкой красной рамке. Художник нарисовал картину толстыми, объёмными мазками, которые подчёркивали контуры здания, которое я опознала, как особняк Джона Харриса на Фронт-стрит. Потратив много времени на созерцание того, что люди называли искусством, я задавалась вопросом, какие они, чёрт возьми, испытывали при этом чувства. Но данная картина вопросов не вызвала.

– О!

– Я знаю. Правда, круто? – Джен отошла к стене и встала прямо перед картиной. – Я вот что думаю, глянешь на неё, ничего особенного нет. Но, всё-таки что-то в ней…

– Да, – в картине определённо что-то было. – Это ведь не порнография.

Джен рассмеялась.

– Разумеется. Я повесила её сюда, потому что рано утром открываешь глаза и первым делом натыкаешься на неё. Правда, звучит забавно? Ну, правда, ведь?

– Нет, почему же. Это единственная его картина, которая у тебя есть?

– Да. Настоящее искусство стоит бешеных денег, хотя он и затребовал за неё довольно умеренную сумму.

Я не знала, что в данных обстоятельствах являлось умеренным, но проявлять интерес постеснялась.

– Действительно прекрасная картина, Джен. А он прекрасный художник.

– Да, это его картина. Вот видишь… это ещё одна причин, по которым я с ним не разговариваю.

Я опустила взгляд и улыбнулась ей.

– Почему? Ты ведь любишь не только его задницу, но и его творения?

Джен захихикала.

– Что-то вроде того.

– Я не понимаю. Ты находишь его страстным, ты его поклонница… почему бы тебе просто ни заговорить с ним?

– Потому что будет лучше, если он посмотрит мои работы и найдёт их хорошими, не зная меня, как женщину, которая постоянно крутится вокруг него. Я хочу, чтобы он признал меня, как художницу, но этого не произойдёт.

Я подошла к стене, на которой висели её работы.

– Почему нет? Ты очень хорошо рисуешь.

– Ты совсем не разбираешься в искусстве, – это замечание прозвучало не злобно, а с любовью. Джен приблизилась ко мне. – Мои работы никогда не будут висеть ни в одном из музеев. И я не думаю, что кто-нибудь когда-нибудь создаст обо мне запись в Википедии.

– Этого нельзя знать наперёд, – ответила я. – Ты думаешь, Джонни Делласандро думал, что его махинации перед камерой и его задница сделают его знаменитым?

– У него исключительная задница. Пойдём, посмотрим ещё один фильм, – предложила Джен.

К двум часам ночи нам удалось посмотреть ещё один фильм. И всё потому, что многие сцены мы останавливали и прокручивали два, а то и три раза.

– Почему мы начали не с этого фильма? – заинтересовалась я, когда мы в третий раз прокрутили сцену, как Джонни проводил языком по голому женскому телу.

Джен погрозила мне пультом.

– Дорогая, с таких фильмов не начинают. Лучше взять что-нибудь попроще. Иначе может хватить апоплексический удар.

Я засмеялась. Но факт, что у меня и в самом деле могла иметься аневризма, которая, как утверждали врачи, могла убить меня в любую минуту, делал шутку совсем не смешной.

– Покажи ещё раз.

Она перемотала на полминуты назад и включила понравившуюся сцену. Джонни называл женщину грязной шлюхой, что с его акцентом звучало скорее умилительно, чем зло.

– Очень фальшиво, – произнесла я, наблюдая, как зачарованная, как Джонни на экране проводил языком по её голому телу, по бёдрам, затем поднялся, схватил её за волосы и перевернул. – Такое ведь не может понравиться, правда?

– Дорогая, просто представь себе, – мечтательно произнесла Джен.

В фильме Джонни снова обзывал женщину шлюхой, говорил ей, что она грязная и вонючая. И зарабатывает своим телом. Что ей, наверное, нравится жёсткий секс.

– О, Боже, – меня тоже малость пробрало. – Это…

– Страсть, да? – Джен вздохнула. – Хоть фильм и семидесятых годов.

– Это точно.

Наконец, фильм закончился, но я снова не имела понятия, о чём он был. Половину времени голый Джонни занимался сексом с другими исполнителями, как женщинами, так и мужчинами. Теперь мне требовалось время, чтобы поразмыслить.

– Ещё один? – Джен встала, и я тоже поднялась.

– Мне пора домой. Уже поздно. А если утром будем долго спать, не попадём вовремя в кофейню и, возможно, пропустим его.

– Ох, Эмм, – у Джен радостно заблестели глаза. – Я тебя заразила, правда?

– Если это болезнь, – ответила я, – то лекарства у меня нет.

Джен жила близко от моего дома, до неё можно добраться пешком. Днём и при хорошей погоде это не проблема. Но сейчас на улице зима, и район, где жила Джен считался не самым спокойным в городе. Поэтому я предпочла проехать пару кварталов на машине.

Когда я подъехала к своему дому, моё обычное парковочное место оказалось занятым.

Скорее всего, это машина подружки одного парня, который проживал через дорогу от моего дома. С ворчанием я двинулась вниз по улице, чтобы занять чью-нибудь парковку. Я надеялась, что утром под стеклоочистителем не окажется мерзкой записочки. Здесь крайне ограниченное число парковочных мест, и битва за них приобретала порой довольно жёсткие формы.

Но судьба оказалась ко мне благосклонной, когда я вышла из машины, то поняла, что припарковалась прямо перед домом Джонни Делласандро. На третьем этаже всё ещё горел свет. Большинство домов на этой улице построены по единому плану. Поговаривали, что он сделал грандиозную перепланировку, значит, свет горел в одной из спален. В своём доме я тоже собиралась переоборудовать эту комнату в главную спальню с собственной ванной. Перестройка его дома уже закончилась, поэтому вряд ли я ошибалась.

Джонни Делласандро в своей спальне. Мне стало интересно, спит он голым или нет. Я не могла утвердительно ответить, относились ли мои чувства к движению собственных соков тела, как описывала их Джен, но определённые ощущения в клиторе чувствовались точно.

По дороге к дому я предавалась сладостным фантазиям, в которых фигурировал Джонни.

Определённых причин для приступа, как и их частоты, не было. Обстоятельства, которые вызывали у других людей припадки, мигрень и нарколепсию, в моём случае являлись случайным пусковым механизмом. Меня радовало, что можно не избегать сильных эмоций и есть шоколад. Но я не знала, что конкретно вызывало приступ, который каждый раз заставал меня врасплох. И это плохо. Даже если бы я и хотела, то не смогла бы избежать его.