– Какая разница? Жди, к ночи буду… А у тебя что, свидание? – поинтересовался на ходу Тесленко.

– Не-а, – зарделся Снегирев. – Есть кое-какие дела…

– Вот и занимайся ими… здесь. Философ…

У дома Федякина стояли райотделовский «газик» и инкассаторская машина. Встретил капитана следователь прокуратуры Никитин; его капитан знал еще со школьной скамьи.

– Привет, – пожал ему руку Тесленко.

– Здорово, – улыбнулся Никитин. – Как живешь?

– Средне.

– Как это – средне?

– Между хреново и очень хреново.

– С чем тебя и поздравляю. Это твой кадр? – кивнув в сторону приоткрытой двери веранды, спросил Никитин.

– Да. Был кандидатом, стал клиентом.

– Тогда пойдем…

Через небольшой дощатый коридорчик, по обе стороны которого высились полки, заставленные банками с маринованными грибами и вареньем, они прошли на кухню. На полу, возле газовой плиты, лежал светловолосый мужчина. Его волосы слиплись от запекшейся крови, рот был приоткрыт, а возле скрюченных пальцев правой руки валялся пистолет.

– Ну и как? – спросил Тесленко.

– Похоже на самоубийство, – понял его Никитин. – Похоже… Хотя… черт его знает. Нужно работать.

– Нужно… – с тяжелым вздохом согласился капитан.

Перепуганный водитель инкассаторской машины, молодой худощавый парнишка лет двадцати, видимо, недавно демобилизовавшийся из армии, рассказывал:

– …Отвез я его на обед. Он часто дома обедал. У него гастрит… или язва, не знаю точно. Не мог он в столовке… Приезжаю, а он… вот… Лежит. Мертвый. Я сразу вам позвонил. Все…

– Сегодня вы ничего странного не заметили в его поведении?

– Да нет, все как обычно. Смеялся. Анекдоты рассказывал.

– Когда вы привезли его на обед, в доме был кто-нибудь?

– Нет. Точно нет. Он при мне замок отпирал.

– Вы и в дом заходили?

– Нет. Я попросил воды. Он кружку взял на веранде, а колодец во дворе.

– Спасибо, – поблагодарил водителя Тесленко. – Вы свободны. Замок входной двери с защелкой? – спросил он Никитина.

– Да. Но ничего необычного, дешевый ширпотреб, можно гвоздем открыть.

– А ведь защелка замка стоит на фиксаторе… – пробормотал Тесленко.

Никитин услышал и выразительно пожал плечами.

Федякина унесли, и только контуры тела, очерченные белой меловой линией на полу, да темно-красная лужа крови напоминали о разыгравшейся трагедии. Тесленко внимательно присматривался к окружающим вещам и кухонной утвари, стараясь представить последние минуты жизни инкассатора: вошел в дом, снял туфли, надел комнатные тапочки, повесил плащ на вешалку.

Причесался – карманную расческу нашли на трюмо в гостиной. Решил умереть красиво, как актер на сцене – с набриолиненным пробором?

Далее – замок входной двери. Зачем Федякин поставил защелку на фиксатор? Наверное, для того, чтобы избавить водителя от необходимости долго и бесцельно стучать в дверь к покойнику, раз уж он намеревался покончить с собой. Заботливый… Хороший товарищ. Взрыв эмоций… или еще что-то.

Налил полный чайник, поставил на газовую плиту, зажег…

Решил испить чаю перед кончиной? Но передумал. Газ выключил (чайник еще теплый), достал бутылку шампанского, положил в морозильную камеру, чтобы быстрее охладить. Бутылку взял из крохотной каморки; там их было две, стояли рядышком на полке. Хотел приготовить яичницу, вынул из холодильника пяток яиц. И – застрелился. Не выпив, не пообедав, хотя намеревался. Передумал. С какой стати? На кухонном столе стоит ваза с яблоками, апельсинами и конфетами. Сладкоежка? Нужно выяснить…

Тесленко подошел к окну, выходящему в сад. В саду – тропинка, вымощенная кирпичом, тянется к калитке в дальнем конце подворья. За высоким дощатым забором виднеется шоссе.

Дом на отшибе; с левой стороны пустырь, справа – старый заброшенный сад. Тихое местечко.

Интересно, с улицы можно услышать выстрел?

Самоубийство…

Но почему, черт побери, почему!? Испугался? Кого? Вопросы, одни вопросы… Нужно ждать заключения экспертов.

Молодой следователь прокуратуры, худощавый белобрысый парнишка, недавно закончивший юрфак, смущаясь, слушал дядю Мишу:

– Я не могу в это поверить, не могу! – горячился старый слесарь. – Здесь что-то не так. Понимаете, не мог Костя человека… ножом. Не мог!

– Но факты – упрямая вещь, – возражал следователь.

– Будь они неладны, эти факты…

Дядя Миша горестно махнул рукой и закурил.

– Извините, Михаил Афанасьевич, кем он вам доводится?

– А разве это имеет значение?

– Да, в общем, не так уж и важно…

– Ученик он мой, рабочий парень. Нелегкой судьбы человек. Сирота. Честный, трудолюбивый. Нет, не способен он на такую подлость!

Следователь в душе был согласен с доводами старого рабочего, но показания свидетелей, заключение эксперта говорили о другом. Больше всего следователя поражало непонятное поведение Кости – он упорно отмалчивался или отвечал на вопросы коротко и однозначно: «Да. Нет. Не помню…»

И все. Будто его заклинило. Пустой, отсутствующий взгляд, полное безразличие к своему будущему, непонятная инертность.

Временами следователю казалось, что Костя живет в каком-то своем мире, куда другим нет входа. А ведь его положение было практически безнадежным.

Когда к месту драки прибыл наряд милиции, Костя без памяти лежал на газоне, сжимая в руках самодельный нож – «заточку». А неподалеку от него небольшая группа ребят окружила светловолосого парня с колотой раной в боку. И рана была нанесена именно этим ножом, как гласили выводы эксперта.

В деле имелось еще одно заключение медиков. Оно прямо указывало на то обстоятельство, что подследственный Зарубин находился в состоянии сильного алкогольного опьянения. Все, круг замыкался…

Правда, были кое-какие моменты в расследовании, не дававшие покоя следователю; на них он так и не смог найти убедительного ответа. И первый из них – несоответствие в показаниях свидетелей, участников потасовки.

Если друзья раненого парня в один голос твердили, что не видели, кто его ударил ножом, и тем более не могут с абсолютной уверенностью указать на Костю, то их противники, так сказать «друзья и защитники» подследственного, рьяно утверждали, что это совершил он.

И еще одно: что могло связывать рабочего паренька с отменной характеристикой с такими, довольно подозрительными личностями, назвавшимися его друзьями?

Не смог найти ответы на эти вопросы молодой следователь. Возможно, на его заключение и решение суда повлияло и поведение Зарубина, отвечающего на вопрос виновен ли он в совершенном преступлении:

«Не знаю…».

Но, как бы там ни было, а поздней осенью, в ненастную, слякотную погоду, Костю отправили по этапу в северные края…

Серое небо, угрюмое, чужое, было расчерчено колючей проволокой. Лай сторожевых псов, охрипших от злобы, встретил этапированных у ворот зоны. Над ними высились почерневшие от времени две деревянные сторожевые вышки.

Колонна медленно втянулась на плац, представляющий собой обширный участок вязкой, размешанной пополам с опилками, грязи. Распределение по баракам длилось долго и нудно.

Многократные переклички, мат промокших до нитки конвоиров (им, как и заключенным, хотелось побыстрее добраться к теплу и отдохнуть), мелкий, занудливый дождь – все это вместе взятое доводило до бешенства измученных нелегкой дорогой этапников.

Только Костя стоял отрешенный и безучастный к происходящему, не чувствуя промозглой сырости и жидкой холодной грязи, хлюпающей в рваных башмаках…

– Ого, нашего полку прибыло!

Коренастый зек бросил гитару на нары и, широко раскинув руки, шагнул навстречу этапированным, которые шумной толпой ввалились в барак.