– Смотря о каких условиях будет идти речь.

– Это положение справедливо для любых условий. Способность к адаптации, выносливость, быстрота реакции – этим определяется все.

– Я думаю, большую роль играет доброта… – робко промолвила Шейла.

– Это уже роскошь, увы… Хотя именно подобная роскошь и делает нас людьми, – сказал Мандельбаум. – Доброта по отношению к кому? Порой человек должен отбрасывать сдержанность и давать волю инстинктам. Иногда войны становятся необходимостью.

– Будь люди чуточку разумнее, их бы не существовало… – возразил Коринф. – Если бы Гитлера остановили уже на Рейне, разве началась бы вторая мировая война? С ним бы справилась одна дивизия. Политики же были настолько глупы, что…

– Они здесь ни при чем. Существовали причины, по которым посылать туда дивизию было… м-м-м… не слишком-то удобно. Девяносто девять процентов человечества вне зависимости от умственных способностей предпочитает удобное разумному, при этом о последствиях своих поступков люди, как правило, предпочитают не думать. Так уж мы устроены. Если мы вспомним о том, сколько ненависти и предрассудков заключено в этом мире, о том, что люди, как правило, относятся к ним либо с безразличием, либо даже пытаются извлечь из них какую-то выгоду, мы поразимся не существованию войн, но их редкости. – Голос его исполнился горечи. – Может быть, так называемые практичные люди, то есть те, кто способен к адаптации, правы? Может быть, самое моральное для меня – думать прежде всего о себе, о жене и о маленьком кривоногом Хасане? Один из моих сыновей так и поступил. Сейчас он живет в Чикаго. Он изменил фамилию и форму своего носа. И не то чтобы он стеснялся своих родителей, нет… Просто он избавил свою семью от массы оскорблений и неприятностей. И я, право слово, не знаю – восхищаться ли его изворотливостью или же обвинять его в бесхребетности.

– Мы ушли от темы нашего разговора, – несколько растерянно сказал Коринф. – Сегодня мы собираемся для того, чтобы постараться понять, что же происходит с нами и с миром. – Он покачал головой. – Мой Ай-Кью за неделю увеличился со 160 до 200. Мне в голову приходят вещи, которые были немыслимы для меня прежде. Профессиональные проблемы обратились в сущий пустяк. Но при этом в голове царит дикий хаос. Меня стали посещать диковиннейшие мысли, и некоторые из них явно носят нездоровый характер. Я стал нервным, словно котенок, – пугаюсь собственной тени и боюсь неведомо чего! То и дело я вижу какие-то гротескные картины – как в страшном сне.

– Просто ты пока не привык к своему новому мозгу, – сказала Сара.

– Я чувствую примерно то же, что и Пит, – тихо пробормотала Шейла. – Мне все это как-то не нравится.

Сара развела руками и недоуменно покачала головой:

– А мне так даже и забавно.

– Все определяется личностной основой, которая не подвержена изменениям, – хмыкнул Мандельбаум. – Сара всегда была человеком достаточно приземленным. Ты просто не принимаешь свой новый разум всерьез, либхен. Для тебя абстрактное мышление – пустая забава. Действительно, к домашней работе оно не имеет никакого отношения. – Он сделал несколько затяжек и, сощурившись, продолжил: – Со мной, Пит, тоже происходит нечто подобное, но я гоню от себя всю эту чушь. Почти все эти вещи как-то связаны с физиологией, а мне сейчас, сам понимаешь, не до нее. Происходит что-то немыслимое. Теперь каждый член профсоюза идет прямиком к нам и начинает объяснять, что же нам следует делать. Приходит, скажем, представитель союза электриков и говорит, что электрики, мол, должны начать забастовку и не прекращать ее до той поры, пока власть в стране не перейдет им в руки! В меня на другой день даже выстрелили из дробовика!

– Что?

Все изумленно уставились на Мандельбаума. Тот фыркнул и пожал плечами:

– К счастью, стрелок был никудышным. Что до темы нашего разговора… Кто-то сбрендил, кто-то растерялся, большинство же просто напугано! Люди, пытающиеся подобно мне как-то удержать эту ситуацию, как-то совладать с нею, только наживают себе врагов. Они стали задумываться почаще, да вот думают они, к сожалению, не о том.

– Верно, – согласился Коринф. – Средний человек… – Его прервал звонок в дверь. – Должно быть, это они. Входите.

В дверях появилась Хельга Арнульфсен. За ее стройной фигурой угадывалось дородное тело Нэйтана Льюиса. Хельга выглядела такой же спокойной и сдержанной, как и всегда, однако под глазами у нее появились тени.

– Не весело, да? – спросила Шейла с участием. Хельга изобразила на лице некое подобие улыбки.

– Кошмары мучают.

– Меня тоже.

При этих словах Шейла содрогнулась.

– Нэт, куда это вы своего психолога подевали? – поинтересовался Коринф.

– В последнюю минуту он раздумал идти с нами, – ответил Льюис. – Он изобрел какой-то новый тест и сейчас не желает думать ни о чем другом. Что до его партнера, то тот наблюдает за тем, как крысы выбираются из лабиринта. Только не надо из-за этого расстраиваться – нам и без них найдется о чем поговорить. – Из всех присутствующих вполне владеть собой удавалось только Льюису – он был слишком увлечен внезапно открывшимися перспективами, чтобы думать о собственных проблемах. Он подошел к столику и взял сандвич. – М-м-м, как вкусно… Шейла, бросала бы ты свою нынешнюю, пресную, как вода, жизнь и шла бы замуж за меня!

– Сменить воду на пиво – так? – робко улыбнулась Шейла.

– Не в бровь, а в глаз! Я смотрю, ты тоже стала другой! Но ты меня явно недооцениваешь – следует говорить не о пиве, а о шотландском виски!

– Перейдем к делу, – произнес мрачным тоном Коринф. – Мы собрались здесь не с какой-то определенной целью. Просто мне представляется, что совместное обсуждение известной всем вам темы позволит нам лучше осознать происходящее и, возможно, приведет нас хоть к каким-то идеям…

Льюис уселся за стол.

– Я смотрю, правительство уже не отрицает того факта, что происходит что-то необычное, – сказал он, кивком головы указав на лежавшую перед ним газету. – Я думаю, иного выхода у них попросту не было… Но от этого паника вряд ли уляжется. Люди напуганы, они не знают, что их может ждать в следующую минуту… Когда я направлялся сюда, я увидел человека, носившегося по улице и кричавшего о том, что наступил конец света. В Центральном парке творилось что-то несусветное. Возле одного из баров скандалили пьяницы, и их уже никто не останавливал. Потом завыли пожарные сирены – где-то за Квинз большой пожар.

Хельга закурила сигарету и, прикрыв глаза, вздохнула.

– Джон Россман уже в Вашингтоне, – сказала она и тут же добавила, обращаясь к Мандельбаумам: – Он появился в Институте пару дней назад, засадил наших умников за исследование этого феномена и, получив некие результаты, которые держатся в секрете, вылетел в столицу. Если кто и сможет разобраться с этой историей, так это он.

– Я не стал бы называть происходящее «историей», – хмыкнул Мандельбаум. – Эти мелочи, которые испытывает каждый из нас, свидетельствуют о каком-то значительном сдвиге. Но составить некую цельную картину происходящего, я думаю, вряд ли возможно.

– Всему свое время, – едва ли не радостно изрек Льюис, взяв со столика чашечку кофе и еще один сандвич. – Я нисколько не сомневаюсь в том, что в течение ближайшей недели события примут еще более интересный оборот.

– Не подлежит сомнению… – Коринф поднялся из кресла и принялся расхаживать по комнате из стороны в сторону. – Не подлежит сомнению то, что изменения продолжаются. Процесс идет. Насколько можно судить по показаниям наших лучших приборов, которые, как вы знаете, сами подвержены определенным изменениям, он начинает ускоряться.

– Точность измерений достаточно невысока, но мне кажется, следует говорить о гиперболической зависимости… – кивнул Льюис. – Таким образом, друзья, мы находимся в самом начале пути. Если так будет продолжаться и дальше, на той неделе наш Ай-Кью будет уже где-то в районе четырехсот.

Они долго сидели молча. Коринф непроизвольно сжал руки в кулаки, Шейла, странно всхлипнув, поспешила к нему и повисла у мужа на плече. Мандельбаум, нахмурившись, обдумывал услышанное и пускал кольца дыма, одной рукой он обнимал безутешную Сару, и она была ему за это очень благодарна. Хельга сидела совершенно неподвижно, лицо ее при этом не выражало ровным счетом ничего. Под ними и вокруг них шумел город.