В конце XIX века началась критика либеральной манеры писать историю. Буржуазная литература этой эпохи уже сомневается в применимости общих, нейтральных принципов права и гуманности ко всем историческим периодам. Появилась модная фраза о морали господ - красивых, мужественных и жестоких. На первый взгляд может показаться, что учение Вико предвосхищает реакционную филологию Ницше. Автор "Новой науки" доказывает, что мудрость, красота и благородство были когдато однозначны с могуществом и сословной чистотой. Он презрительно отзывается о первоначальной общности имуществ, в которой жили люди до утверждения "суверенной Собственности на Поля". Он отвергает мнение Макиавелли о высоких достоинствах римского плебса как преувеличенное. И все же основная тенденция "Новой науки" не имеет никакого сходства с прославлением сильных. "Генеалогия морали" Ницше - жалкая дилетантская игрушка по сравнению с историческим анализом Вико.

"В одном письме, написанном весной 1882 г., Маркс в самых резких выражениях отзывается о полном искажении первобытной эпохи в вагнеровском тексте "Нибелунгов". "Слыхано ли было когданибудь, чтобы брат обнимал сестру как супругу?" По поводу этих вагнеровских "богов сладострастия", которые совсем по-современному придают своим любовным похождениям большую пикантность некоторой дозой кровосмесительства, Маркс замечает: "В первобытную эпоху сестра была женой, u это было нравственно"23. Так пишет Энгельс в "Происхождении семьи, частной собственности и государства". Ницше делает ошибку, совершенно аналогичную ошибке Вагнера. Посредством филологического анализа он открывает первоначальное значение понятий "добрый", "благородный", "прекрасный", которые выражали только принадлежность к касте господ. И вместе с тем он сохраняет современное эстетическое или моральное содержание этих понятий, подобно тому как Вагнер превращает первобытное половое общение между братом и сестрой в современное кровосмешение. Этот реакционный модернизм, оставляя в силе узость буржуазного кругозора, только заменяет моральную ограниченность извращенной и циничной. Но историческое понимание прошлого от этого ничего не выигрывает.

"Благочестивые сильные люди" Вико не имеют ничего общего с красивыми и жестокими варварами Ницше. Эти последние - такая же фикция, как добродушные Робинзоны прежней историографии. Вико не отрицает того, что в древнейшем понимании благородные были красивы и мудры, а плебеи - уродливы и глупы. По его убеждению, эти понятия вовсе не имели еще современного широкого общечеловеческого смысла, выработанного только позднейшей цивилизацией. Более того -- гениальное демократическое чутье, которое сказывается в "Новой науке" на каждом шагу, помогает Вико заметить, что развитие подлинной человечности приходит не сверху, а снизу. Какая колоссальная разница между сословным представлением о превосходстве одного человека над другим (гражданская красота) и современным чувством прекрасного, умением беспристрастно оценивать красоту человеческих форм! Это уже совершенно иное чувство, подобно тому как современное понятие о нравственной доброте весьма отличается от варварской доброты феодальных времен (добрый меч, добрый молодец), а научная философия - от фантастической мудрости отцов.

В средние века, эпоху вернувшегося варварства, людей, зависимых от феодальных сеньоров, называли homines. Вспомним значение слов человек, люди, людская в крепостнические времена русской культуры. Такого рода определения отчасти представляют собой простые обозначения социального неравенства, отчасти в них заключается позднейший элемент моральной оценки, осуждения. Однако, поскольку господская мораль становится моралью в современном смысле этого слова, она теряет все свое историческое оправдание. Да, люди древнейшего общества, то есть бесправная масса, были ничтожны и глупы по сравнению с полубогами из благородных. Именно глупы - ибо они позволяли править собой при помощи священных законов, "иными словами - тайных и запретных для простого народа". Но эти глупость, злодейство, безбожность, уродство плебеев носят у Вико относительный, исторический характер. В переводе на современный язык все это означает только зависимость, подобно тому как все блестящие качества благородных означают господство.

Напротив - то, что плебеи были людьми, имеет гораздо более широкий смысл. И если в устах благородных слово человек звучало презрительной кличкой, то лучшего осуждения господской морали трудно найти. Именно победа плебейской массы над кастой героев создала, согласно "Новой науке", настоящие человеческие нравы, включающие "стремление к удобству, нежность к детям, любовь к женщинам и жажду жизни", создала человеческие правления, основанные на равенстве перед законом, воспитывающие современное чувство справедливости, чувство красоты и бескорыстного благородства, понимание того, что "разумная природа - а это и есть истинная человеческая природа равна во всех".

Наконец, народная масса создала те языки, на которых говорят и пишут все цивилизованные нации. "Эти языки в подлинном смысле Латиняне называли vernaculae, что можно произвести только от vernae - "рабы, рожденные дома от взятых в плен на войне" (как их определяют Грамматики), т.е. рабы, которые естественно выучиваются языкам тех народов, где они родятся. Однако ниже будет показано, что первоначально и в собственном смысле vernae назывались famuli Героев в состоянии Семей; из них составился народ первых плебеев Героических Городов; это были прототипы рабов, которых Города под конец создавали для себя во время войн. Все это подтверждается двумя языками, о которых говорит Гомер, языком Богов и языком Людей".

Мы вступаем здесь в новый исторический период - эпоху борьбы двух природ - героической и человеческой, народной. Это век Героев, по терминологии Вико.

2

Прежде чем перейти к дальнейшему изложению, вернемся к вопросу о происхождении языка. Теперь уже совершенно очевидно, что теория условных знаков не имеет ничего общего с "Новой наукой". Вико замечает, что эта теория выдумана грамматиками "ради успокоения своего невежества". Не зная происхождения всей массы слов, неясно выражающих идеи вещей, "они установили ту общую максиму, что значение артикулированных человеческих слов произвольно". Отсюда вовсе не следует, что Вико вообще отвергает всякий элемент условности и символизма в языке. Наоборот, целая эпоха истории устной и письменной речи носит, с его точки зрения, символический характер. Так, Гегель, отвергая теорию романтиков, которые видели символ в каждом художественном произведении, показывает вместе с тем, что определенная и притом наиболее ранняя эпоха истории искусства развивается именно под знаком религиозной символики.