Вико также считает, что корни человеческой речи уходят в священный и немой язык иероглифов. Только эти знаки вовсе не похожи на галантный язык жестов, которым объяснялись друг с другом первобытный Робинзон и его подруга. Вико отвергает два распространенных заблуждения. Философы много писали о тайной мудрости, которую якобы заключают в себе иероглифы первобытных народов, особенно египтян. Это предположение неверно, ибо нельзя представлять себе, что сначала возникла развитая мысль, а затем были найдены знаки для ее выражения. Нет, мысль и ее внешний предметный образ развиваются из одного и того же источника. Точно так же нельзя отделять возникновение устной речи от письменных знаков, которые, по мнению теологов и ученых, были дарованы людям свыше - или изобретены - ими значительно позднее. Устная и письменная речь - близнецы. Их общим предком является иероглиф, немой внешний образ, соединяющий слабый проблеск мысли с лаконичным чувственным выражением.

В первом издании "Новой науки" Вико приводит в качестве примера тотемы американских индейцев. "Такие семейные Гербы существовали раньше Геральдических, как и Родовые имена существовали раньше Городов, а Города раньше Войн, так как в Войнах бьются города. Несомненно, что Американцы, до сих пор управляющиеся посредством семей, по наблюдениям позднейших путешественников, пользуются иероглифами, по которым они отличают друг от друга своих главарей. Поэтому нужно высказать предположение, что именно таково было первоначальное применение иероглифов у древних наций".

Другой излюбленный Вико - пример письмо скифского цари Идантуры Дарию Великому. В ответ на объявление войны Идантура якобы прислал Дарию пять "реальных слов". Эти слова были - лягушка, мышь, птица, сошник и лук. "Лягушка означала, что Идантура был рожден Скифской землей, как лягушки родятся из земли во время летнего дождя, и что он тем самым оказывается сыном этой земли; мышь означала, что он, как мышь, где родился - там и построил дом, т.е. что там же он основал свой род; птица означала, что он сам обладает ауспициями, т.е., как мы увидим ниже, что он подчинен только Богу; соха означала, что он обработал земли и тем самым силою подчинил их себе; наконец, лук означал, что он обладает в Скифии высшей военной властью и что он должен и может ее защищать". Здесь, как и в других случаях, безразлично, верны ли отдельные догадки Вико, которые при всей своей фантастичности могут быть иногда правдоподобны. В сущности, Вико даже не утверждает, что переписка двух царей действительно происходила. Для него важно только то, что предание сохранило нам память о древнейшей ступени развития языка. Подобное свидетельство он находит также в немом ответе Тарквиния Гордого его сыну, в иероглифической речи так называемых пикардийских ребусов на севере Франции, в письменных знаках древних шотландцев, жителей Мексики, китайцев и т.д.

В более широком смысле язык божественных времен - это магия жестов, "немых религиозных движений" и предметных символов, тотемических знаков. Он сохранился в acta legitima римского права - традиционных жестах и церемониях, сопровождавших различные гражданские действия. Он сохранился до сих пор в религиозных обрядах. "Этот язык подобает Религиям на основании того вечного свойства, что для них важнее то, чтобы их почитали, чем то, чтобы рассуждали о них". Язык жестов дополняется односложными звуками, междометиями. Произношение древнейших слов напоминало пение, как у немых. По содержанию своему эти слова являлись выражением общего чувства, бессознательного суждения целого сословия или целого народа.

От языка Вико непосредственно переходит к мышлению божественного века тупому и вместе с тем необыкновенно фантастическому и возвышенному. Народы божественного века состояли из поэтовтеологов. Как дети и дикари, они одушевляли все окружающее.

"Речь Поэтов-Теологов была фантастической речью посредством одушевленных субстанций, по большей части - воображаемых божественных субстанций". Не следует приписывать этому времени умения составлять отвлеченные родовые понятия. Вместо них народы божественного века создают фантастические универсалии. Они обобщают "посредством фантазии в виде портретов". Если впоследствии художники выражали духовные предметы - различные добродетели, страсти и т.д. в пластических образах (большей частью женщин), то первобытные поэты-теологи поступали иначе:они наделяли человеческими чувствами и страстями предметы природы, "огромнейшие тела, как небо, землю и море". Посредством фантастических обобщений боги творили богов и создавали первобытную мифологию. Лишь много позднее, вместе с развитием способности к отвлеченному мышлению все эти гигантские естественные образы приняли более умеренные человеческие масштабы. "Метонимия ясно показывает незнание учеными этих до сих пор погребенных начал вещей человеческих: Юпитер стал таким маленьким и таким легким, что его несет летящий орел, Нептун плывет в хрупкой раковине по морю, Кибела сидит на льве".

Все мироощущение божественного века проникнуто фантастикой религиозных поверий и мифов. В них сказывается "поэтическая мудрость народов". Словом поэтическая Вико обозначает не литературные склонности первобытных людей, а особый склад мышления, почти недоступный позднейшему пониманию. Он говорит о поэтическом праве, которое состояло в чувстве непосредственной зависимости от богов и подтверждалось религиозными клятвами, священными жестами, проклятиями и т.д. Это поэтическое право божественного века увенчивалось теократией, созданием светской и жреческой власти, которое Вико замечает и в эпоху раннего средневековья (особенно в Византии). Рядом с поэтическим правом стоит поэтическая метафизика, включающая мораль, экономию, физику и космографию древнейших народов. Все это в форме чувственных подобий, реальных образов (поэтическая логика).

В письме к Лассалю от 28 апреля 1862 года Маркс цитирует следующее место из "Новой науки": "Древнеримское право было серьезной поэмой, а древняя юриспруденция - суровой поэзией, в глубинах которой обнаруживаются первые и грубые начатки метафизики законов"24.